Как вы думаете, почему вас пригласили ведущей на «Маяк»?

Ну, потому что я им долго на это намекала.

А как обычно на радио напрашиваются?

Я уже работала на радио «Танго», у меня там была программа часовая, один раз в неделю. И мои начальники с «Маяка» знали об этом. Как-то раз я была в эфире у Бачинского и Стиллавина, а потом еще на одной программе, где запросто так сказала: «Боже мой, как мне хочется работать на радио, это же моя мечта!»

Маша, а чего бы вы никогда не стали говорить в эфире?

Во-первых, я никогда не буду говорить с человеком о том, о чем он говорить не хочет, — я это вижу. Еще я не имею права задавать хамские вопросы: «А вы не развелись?», «А вы не педераст?», «А вы что, водкой злоупотребляете?» Понимаете?

Понимаю, конечно.

Я считаю, что это хамство. Если в разговоре есть место шутке, то только той, которая рождается естественным образом. Но это не значит, что мы должны постоянно ржать. А вот если у нас в гостях глава пресс-службы зоопарка, я могу спросить: «Извините за такой вопрос: а куда вы деваете животных, которые умирают?» Кстати, часто, когда заходит речь о смерти, все вокруг начинают шикать: «Тише! Тише! Что ты! Что ты!» Но почему нет? По поводу писек шутить — это у нас каждый горазд.

Вы корпоративные вечеринки часто ведете?

Редко. Хотя и с удовольствием. Потому что самое смешное в жизни — это похороны и свадьбы. (Смеется.) Я потому и композитора Бреговича люблю.

Уже лет сто все твердят о том, что театр находится на последнем издыхании. На ваш взгляд, сейчас можно говорить о кризисе?

Нет никакого кризиса, просто существует девальвация актерской профессии. У нас, только в нашей стране. Это то, что я вижу. Спектакли ХХ века — это великие, большие актеры, это личности. Был такой счастливый период в русском театре, который закончился к концу 80?х, — по сравнению с этим периодом, наверное, кризис. Но это не только в театре, везде так. И шутки, знаете, совсем не такие смешные, как раньше.

А у вас, Маша, как с чувством юмора?

У меня чувство юмора богатырское. Редкое чувство юмора у меня. Я выросла в такой семье, где шутили богатыри. Хорошо, в общем, шучу.

Мужчин-актеров часто спрашивают, смогли бы они сыграть женщину. Зная вашу любовь к лошадям…

Могла бы я сыграть лошадь?

Да. Могли бы?

Помните, был такой спектакль с Лебедевым? «История лошади» назывался. Нет? Обязательно его найдите! Это Толстой, «Холстомер». Будете плакать огромными слезами! Лебедев играл Холстомера. У него был такой своеобразный грим, на лице было пятно черное нарисовано, сам он был в холщовой рубашке, холщовых портках, с уздечкой. Он с таким сердцем работал, так играл коня! Это было супер.

И вы смогли бы вот так вот?

Да! Да! Да!

Говорят, ваш любимый аромат — это… Может, вы сами скажете?

Навоз? Лошадиный навоз? Сено? Овес? Мой любимый аромат — это запах хорошо проветриваемой конюшни.

А дома у вас чем пахнет?

Ну, не конями. И даже не собаками, которых у меня пять штук. Пахнет свежестью, деревом, какими-то прекрасными стиральными порошками. Например, моя французская подруга, которая уверяет, что у нее лучший нюх во всей Франции, меня иногда спрашивает: «Чем ты стираешь? У тебя такой запах стирального порошка!»

Говорят, сейчас у нас новая мода, на невысоких мужчин — ну если посмотреть на людей, которые управляют нашей страной. Вы что по этому поводу думаете?

Это скорее старая мода, потому что Наполеон, Суворов и вообще многие великие полководцы были, как известно, некрупные ребята. Хотя Петр Первый, наоборот, был высокий. Ну вот Михаил Сергеич, он что, высокий?

Вы про какого говорите?

Я про Горбачева. Да, мне нравится Михаил Сергеевич.

То есть при слове «мачо» вы Горбачева вспоминаете?

Мачо — это жеребец. По-испански. Поэтому Михаил Сергеич жеребец? Ну, наверное, он такой косячный жеребец.

Косячный?

У львов — прайд, у коров — стадо, а у лошадей — косяк. Жеребец управляет косяком кобыл, его барышень.

То есть вы в принципе согласны быть в косяке у Горбачева?

Я надеюсь, что я все же нахожусь в косяке нашей страны. Вот и все. (Смеется.)