- Итак, каковы ваши впечатления от только что просмотренной картины?
- Я вам скажу, что я, пожалуй, самый странный зритель – и самый «незритель», с одной стороны, и, с другой - самый смотрящий. Я в этой картине играл, мне тяжело всегда абстрагироваться относительно себя, тем более, когда съемки были так недавно. Я смотрю сцену, и у меня мыслительный процесс так устроен, что я вспоминаю соответствующий конкретный съемочный день, что тогда происходило – и отвлекаюсь. А тут еще была Полина – дочь. В других случаях я хотя бы отвлекался на других актеров и как-то мог существовать на уровне зрителя, а здесь была она. Но, несмотря на все эти факторы, картина мне понравилась, мне понравилось и то, что делала Полина, вообще, все, что делали девочки. 
Так как этот фильм для меня  в принципе особый и стоит немного в стороне от того, что я обычно делаю в кино, в съемочном процессе у меня выстраивались свои отношения с режиссером, и основой этой совместной работы было доверие. Я шел за Верой абсолютно, предлагая какие-то свои вещи. С чем-то она соглашалась, с чем-то – нет, что-то мы придумывали новое – это был такой очень спокойный и приятный процесс, я его вспоминаю с удовольствием. С дочерью своей я был одну секунду в кадре – в той сцене, где я не узнал девочек, - мы стояли, смотрели друг на друга, я корчил ей рожи, она – мне, мы улыбались. Это был счастливый момент. 
Если бы я делал музыку к этой картине, музыки было бы гораздо больше. И за счет нее я, может быть, создавал бы какой-то жанр и тащил бы его, сглаживал бы какие-то углы, которые я видел, безусловно - психологические, нейролептические, потому что кино, конечно, соткано все из людей, из переживаний и из жизни. Но, когда закончилась картина, я сделал для себя вывод (я не делал его во время просмотра), что она такова, какой ее делала Вера. Там есть хорошие документальные ходы, может быть, это сделает ее более яркой, если она будет такая – более наивная, что ли, более искренняя. Я бы, наверное, прятался за какие-то изобразительные приемы. В фильме очень много ручной камеры, есть очень хорошие портреты – надо отдать должное Олегу Кириченко, оператору «Компенсации». И, самое главное, Вера не просто отвечала за актерский ансамбль, но и за трех девочек, которые доверили ей свои дебюты, как ни крути. Она сняла их красиво, а для девочек это очень важно. И (даже если бы у меня были какие-то вопросы по поводу существования моей дочки в кадре) я понял, что важнее другое - самое главное -  в том, в чем она разбирается, Сторожева была искренней и попадала в десятку. И ее персонажи, и все девочки такие, какие есть. Они очень убедительно делают вид, что они знают мир, и мы отлично понимаем, что они его абсолютно не знают. Им неведомо чувство страха, но они все знают о смерти – это и есть жизнь, и об этом кино.                               
- Мы как зрители тоже делились впечатлениями друг с другом: сошлись на том, что таким мы артиста Гошу Куценко еще не видели. Согласны ли вы с такой оценкой этой роли?
- Ну да, я там похудел – не пил два месяца, помню…
- Нет, серьезно – вы там такой трогательный, совсем иной, куда-то ушла брутальность…
Алиса Струкова 
- Вы играли почти что слабого человека (обычно-то ваши герои - люди сильные духом)…
- Мы придумали ему профессию, нам нужно было найти свою лесенку. Он закрыт, как «зазипованная» компьютерная программа, он такой «zip» - есть такой формат сжатия. И потом ситуация с дочками раскрывает этого человека, картина распаковала этот файл. Таких много семей на самом деле, на первый взгляд, успешных, в которых живет скрытая драма, откуда родом и все семейные психологи, и вообще психология как таковая.
Лилит Гулакян
- Картина во многом аскетична в средствах: есть очень красивые кадры, но режиссер словно останавливает себя, «не ударяясь в красивости» - вы согласны с этой лаконичностью создателей «Компенсации»?  
- Это абсолютно современное кино, оно, может быть, не из Москвы – я бы не назвал «Компенсацию» московской картиной. Если бы ее снять по законам Москвы, по законам американского кино, это будет подразумевать совершенно другие кадры. Плывет в кадре пароходик, и, вроде, это должно быть красиво, а у нее он просто плывет, просто едут машины. Изобразительное, камерное, авторское присутствует здесь, притом, что выдержано все в жанре детектив. Здесь есть криминал, как вы заметили, который очень пугал меня сначала – до того, как я прочел сценарий. И в то же время музыка – где-то вообще вне жанра. Музыка, звучащая изнутри, а не обслуживающая эту картину. Я предлагал Вере свои услуги музыкальные – в моем представлении в фильме музыки должно было быть больше, что, возможно, в итоге навредило бы ей. Это авторский взгляд, Вера – автор, я бы назвал ее - автор проекта…        
- Но вернемся к вашему герою: лично у меня он вызывал исключительно сочувствие, с удивлением отмечаю это – ведь по-женски должна была осуждать его. Так что это все-таки за человек? 
- Я о своем герое ничего не могу сказать. Я понимал, что мне или нужно сидеть в кадре и страдать все время, или это можно сделать через кучу каких-то приспособлений. Мой первый телефонный разговор – там был наезд камеры, он всегда вызывал у меня вопросы. Это был как раз прямой жанр, и это сразу задавало нагнетание, подсказки, как относиться к этому. И Вера убрала меня, оставила только последнюю оценку, на мой взгляд, убедительную. Поэтому, может, и Полина мне  помогала, потому что, когда у меня что-то было в глазах, по идее, на какую-то долю секунды можно было вообразить себе, что это горе касается меня. В первые секунды я, естественно, как артист школы переживания и перевоплощения старался быть искренним дураком и верить в это все. 
Я не могу сказать, сочувствую я своему персонажу или нет. Я знаю, что помогали мне расслабляться мои партнеры, когда я наблюдал за ними. Что-то я мог легко смотреть в сценах девочек, что-то меня чуть-чуть отпугивало – какая-то наивность. Но с другой стороны, это девочки в кадре – почему должно быть не наивно? Сцена у двери, где они толкаются или когда Полина неловко держит в руках чемодан – я знаю свою Полину, она именно так бы и сделала, не положила бы его на пол, чтобы открыть, а вот «тупо» держала бы его навесу, хотя это так неудобно. Тут есть какие-то вещи чисто актерские – ими занималась Вера. 
Я отдыхал со своими партнерами – мне понравилась работа Любы Толкалиной, с которой мы играли давным-давно. И я говорил: «Вера, мы уже сыграли с ней в «Антикиллере» мужа и жену!» - а Вера кивала головой и отвечала: «Ну, ничего...» - и я понимал, что она не смотрела это – ну, и слава Богу. Я думаю, что для моего персонажа было важно сделать его живущим достаточно успешной жизнью. При этом я клеил макеты, для меня было интересно, почему человек, который перегонял машины, тем не менее, вдруг занялся творчеством. Я придумал, что он строитель – это нормальный бизнес, в этом была правда, я ее ощутил. То есть он был достаточно успешный человек, а дальше – понятие семьи. Я понимал, что он полюбил Ольгу, это становится нам отчетливо ясно и в конце картины, роль его читается задом наперед. Он любил эту прекрасную…суку – любил отчаянно.          
- А что бы вы хотели сказать об игре своих партнеров? 
- Люба великолепно сыграла эту шикарную характерную роль! У меня порой создавалось такое впечатление, что в жизни она только и занимается тем, что выруливает такие  ситуации. И мы с Егором, когда будем вместе смотреть эту картину, будем ржать и грозить ей пальцем. Она блистательно исполнила эту роль, у нее очень тонкий нерв, Люба – молодец. А с Володей Епифанцевым, это мой товарищ, мы придумали веселую драку. Володя тоже «выруливал» неоднозначный характер своего персонажа, также пытался сделать его современным, адекватным нынешнему периоду, не из 90-х. Я, кстати, тоже максимально старался дистанцировать своего героя от этих клише 90-х, не собирался делать его каким-то криминальным бизнесменом, «авторитетом», мой герой думал, что он знает, что такое жизнь, и вдруг выясняется, что он вообще ничего не знает о ней, вообще!       
- Кстати, эта феерическая сцена драки – как она придумывалась, ставилась?
- Она была выписана в сценарии, но мы решили сделать ее по-своему. Я сказал: «Вера, давай мы что-то придумаем, если что, отрежешь и все». Мы с Володей были против того, чтобы в кино появлялся жанр – удары в стиле боевика. Мы понимали – в таких ситуациях люди не дерутся по правилам, они толкаются, душат друг друга, сцепляются. Я хотел показать, что у моего персонажа не написано в книжке – «боксер со стажем двадцать лет» или «занимался борьбой»…   
- Какова ваша причастность к тому, что ваша дочь Полина сыграла в «Компенсации» среднюю дочь вашего киногероя? 
Алиса Струкова
- Это правда, что вы предложили Вере Сторожевой попробовать ее на эту роль? 
-Это неправда, абсолютно! Просто так случилось, что Полина приезжала ко мне на репетицию, и Вера увидела ее, задала вопрос, кто это, я ответил: «Это моя дочь». - «Сколько ей?» - «Тринадцать». И тогда Вера спросила: «Можно я попробую ее?» Я ответил: «Конечно, попробуй, но это не мое условие съемки в фильме. Если я увижу, что она плохо работает, для меня это будет большим угнетением, нежели то удовольствие, которое я получу, когда увижу, что она мне нравится!» Полина просто в таком возрасте, что еще растет, и как все девочки она так необязательна – например, не обращала внимания на камеру… она любит жизнь. Я очень хотел, чтобы она и на личном опыте, и, наблюдая за взрослыми, поняла, что такое труд, что такое двенадцатичасовая смена. Чтобы она ощутила себя актрисой, чтобы она уставала, чтобы она коснулась этой профессии. Я считаю, Вера очень правильно существовала с девочками. У них была сверхтяжелая задача. Вера «рожала» три дебютных девичьих роли. Нет ничего сложнее – работать с непрофессионалами, да еще с детьми. Старшая, правда, Ира – актриса, студентка Щукинского училища, на ее плечи легло очень многое – очень тяжелый характер ее героини, это ее первая роль в кино. Но я в этом смысле доверяю актерской интуиции, она ее не подвела.  Вообще, о картине я могу сказать, что, с одной стороны, это очень агрессивное кино, местами беспощадное – особенно для мужчин (не зря они на родах падают в обморок).  Но с другой стороны - там были правильные переключения. Я поверил девочкам уже в сцене смерти мамы, и верил, когда Ира одним поворотом головы вдруг становилась совершенно другой…          
- И еще о Полине. Я наблюдала за ней на съемках – Полина совершенно не играла, она была такой искренней, естественной. Здесь произошло какое-то совпадение экранного образа и истинного ее характера в жизни?    
- Наверное, наверное, она такая и есть. И Вера по-режиссерски интуитивно это почувствовала. Своим хитрым женским, не скажу – задним, а каким-то, наоборот, передним умом она как-то естественно к ней подходила. Потому что Полина росла без меня, естественно, в любви, в заботе, Полиночка выросла в шикарной семье! Но ее отец всегда был в этом черном ящичке (показывает на мобильный) – в телефоне, в основном. Она, думаю, это эксплуатировала, когда она играла воспоминания, разлуку – она ее чувствовала. Я не очень верил ей, когда она говорила о компенсации, может быть, это звучало несколько инородно, это взрослые, опытные чувства, но они транслировали эти чувства через свои действия. Мне кажется, Вера не позволяла им перегибать палку. Я боялся, чтобы эта тема компенсации не стала навязчивой. Зритель ведь сидит голый душой своей, и нельзя было ее бить, бичевать. Но Вера делала все искренне, с чувством, с каким она имеет право это делать как режиссер. Вера Сторожева осталась настороже, с одной стороны, а с другой – не утратила веры в свою идею! Вот! Оставьте эту реплику для Сторожевой!        
Лилит Гулакян
- Оставим непременно – как филолог я ее оценила! Вновь о музыке. Увидим ли мы в ближайшее время ваше имя в титрах нового фильма в строке «композитор»? 
- Я сказал уже, что не раз напрашивался на эту роль в данной картине, но Вера работала со своим композитором, может, это и хорошо, потому что я бы, возможно, перезагрузил процесс музыкой. А она, повторюсь, стремилась к документальности в средствах. Там звучит несколько треков вокальных современных, что подчеркивает в том числе и коммерческую направленность картины. Что касается других фильмов, то я уже не раз сочинял музыку к ним – с моим товарищем звукокомпозитором Максимом Головиным мы писали ее  к «Антикиллерам», к фильмам «Все могут короли», отчасти – к картинам «Любовь-морковь», «Марс», в основном - в «Тринадцати месяцах» наша музыка. Недавно я выпустил диск, он называется «My world», скоро он поступит в продажу, сейчас я занимаюсь, по мере сил, продвижением этого альбома – это моя музыка, мои тексты. А новые саундтреки? Я думаю, выложусь полностью, когда сниму сам свое кино.     
- Да, наверное, это наикратчайший путь. 
- Уверен, я выйду на него. Мои мелодии – это киномузыка, так бы я сказал.  
- У картины, насколько мы знаем, мог быть и другой финал, собственно, он и сейчас неоднозначен. Как вы его расцениваете? 
- Когда я прочел фатальный финал, мне, конечно, стало не по себе, я думал, как Полина воспримет такую развязку, не слишком ли я бездумно поступил по отношению к своей дочери, позволив ей вступить в эту историю. В итоге Вера закончила все закадровыми голосами старших девочек, которые играют в города. Я не скажу, что это открытый финал, но использование этих двух закадровых голосов, мне кажется, снивелировало жесткость предыдущей сцены. Вновь зазвучал голос Полины, он зазвучал очень живо…
Алиса Струкова
-…И смерти нет.
- Да. Я даже предложил: «Вера, можно было бы, чтобы с названий городов они постепенно перешли бы на перечисление актеров!» А названия городов – это и есть на самом деле названия тех населенных пунктов, в которых по всей нашей стране живут брошенные девочки.    
- А что для вас быть отцом?
- Ой, послушайте, я не знаю, что это такое, честно скажу! К сожалению, я не знаю, что это. Я готовлю себя к этой роли и стараюсь ее воплотить – это моя мечта. Я пока только киноотец. 
- Киноотец?!
- Несмотря на то, что есть моя Полина – мое самое близкое соприкосновение с жизнью. Так я боюсь жизни. И стараюсь эксплуатировать всегда свое воображение, может, поэтому и занимаюсь этой профессией, так как мой опыт и мои наблюдения за жизнью говорят о том, что мы о ней ничего толком не знаем и не понимаем. Мы сделали и делаем ее очень жестокой, сложной, наконец, просто смертельной.      
- Но мы в ответе за тех, кого приручили, кого…родили? 
- Ну, как – «в ответе»? Мы, мужчины, в ответе только, наверное, за свое бегство, которое мы осуществляем в жизни. Очень мало людей среди нас (я их очень уважаю, такие все же есть), которые сейчас живут семьей, сохраняют ее, оберегают. Огромное число неполных семей. У нас в этом вопросе очень сложная, печальная статистика в стране. Семья как институт – ее институтом-то не назовешь, еле на кафедру тянет! Это очень сильная, глубокая тема, и Вера имеет право о ней говорить – она мать. Она очень чуткий человек и имеет право говорить на эту тему неожиданно, резко. Вера особенно «не парилась» на тот счет, не будут ли какие-то сцены выглядеть наивно, не слишком ли это просто, банально, она не просчитывала ходы, а была откровенной и искренней из сцены в сцену. И я понял – Вера имеет право на все. Для нее существовали только эти три сестры и эволюция их отношений сквозь время. Для кого-то прошлое – это реабилитация, а для кого-то – компенсация.   
- А почему вы боитесь жизни?
- Жизни? (удивленно - думает, что не расслышал)… Жизни?!
- Да, жизни. 
- (недоуменно) М-м-м.
- Вы такой какой-то сильный… Как ее можно бояться?
Лилит Гулакян
- Да как же ее можно не бояться, Алиса?!
- (слегка иронично) Намекните, что в этой жизни располагает нас к тому, что бы расслабиться и почувствовать себя как дома. Я такой жизни давно не встречал – прямо с детства. У каждого человека есть такая черта, которая разделяет его существование на «до» и «после», когда наступает эта самая взрослая жизнь - об этом и кино. 
Героиня Иры Горбачевой оказалась в первых рядах и стала отвечать на вопросы, кто виноват в смерти ее матери, кто виноват, что они в последние годы так жили в этом провинциальном городке, кто виноват, что отец не узнал их – своих старших дочек. Виноват ли кто-то вообще. 
Об этом и говорят они друг с другом: «Правильно ли делаем, что делаем? - Никто не знает, как правильно. Спи, давай»... 
Спасибо! (встает, с улыбкой кивает на прощание и уходит)