– Сергей Петрович, когда зимой с вами встречались, пошутили по поводу возраста: «6:5 в мою пользу…»
– Слава Богу, пока не очень чувствую возраст. Жена недавно отправила на обследование. Врачи говорят: давление пошаливает, надо за собой последить. У меня показатель другой – в январе встал на виндсерфинг в Египте, на Красном море. Три дня мне это дело не давалось. А потом вышел в открытое море – и понесло меня в Саудовскую Аравию. Три часа подряд боролся с доской, с ветром, но все же причалил к берегу и благополучно вернулся домой.
– Роль в сериале «Любовь как любовь» у вас 173-я по счету! Что заставляет так много работать?
– Можно от чего-то и отказаться, но надо же зарабатывать на жизнь – пенсию государство отпустило 2 тысячи с хвостиком. Вот и живи – ни в чем себе не отказывай…
– Как режиссер что-то снимаете?
– Планирую. Но пока есть хорошие предложения в кино, выбираю съемки. Ходить клянчить деньги на собственный фильм – не то чтобы унизительно… Я хотел снять картину для детей, но даже на студии Горького, куда обращался, не находят средств. Им это не слишком выгодно. Ну что же наши дети все кушают продукцию 30-х годов – сказки Роу, Птушко? Безусловно, изумительные, замечательные картины. Хотя я помню времена, когда и над ними посмеивались. И помню выражение «гайдаевщина», обозначающее то, что ниже сортом. Но время показало: ниже сортом – те, кто выполнял госзаказы, а не те, кто творил для людей.
– «А поутру они проснулись» по Шукшину вы тоже снимали для людей...
– Да. Картине повезло – шесть наград на фестивалях, самые для меня ценные – призы зрительских симпатий.
– А вам не кажется, что тема алкоголизма утратила свою актуальность? По крайней мере, от нереализованности, как в застой, уже не пьют.
– Вы людей-то где наблюдаете? В Москве? Мы время переживаем очень тревожное – особенно по демографии. Смертность превышает рождаемость. От чего люди умирают, от чего слепнут? От плохой, некачественной водки.
– А вы-то где видите подобное?
– У меня пять спектаклей антрепризных, с которыми я постоянно езжу по стране. В феврале было 15 спектаклей, могу перечислить, в каких городах – Обнинск, Тула, Вятка, Пермь, Ижевск, Екатеринбург… Так что провинцию знаю не понаслышке.
– Вряд ли те, кто приходит на ваши спектакли – главные потребители паленой водки.
– Те, кто приходит в театр, наверное, выпивают. Мы все-таки живем в стране северной, и я отношусь к водке и вину как к биодобавкам, спасающим от мороза. Только надо следить, чтобы эти напитки были качественными, и не перебирать. А как переберешь, так и накажешь сам себя.
«Первое воспоминание – прошу у мамы еды, а ей дать нечего»
– Раз уж мы делаем юбилейное интервью, а вы родились в 41-м – за пару месяцев до Великой Отечественной, не могу не спросить: помните ли что-то о войне?
– 21 июня, в субботу, папа посадил маму со мной в поезд и отправил из Москвы к родне под Вязьму. В 41-м году самое «безопасное» место для отдыха с маленьким ребенком! Въезд в столицу перекрыли, и в село, где мы с мамой находились, пришли танкисты Гудериана…
– Чудом спаслись?
– Меня нянчили фашисты, на руках держали даже. Конечно, далеко не альтруисты, но все же это была не зондеркоманда, не СС, не каратели, творившие мерзости и жестокости. Потом мама возвращалась домой из-под Вязьмы вместе со мной целых два года – и два года спасала мне жизнь. Я – на руках, сзади – мешок сухарей, так и несла меня по фронтовым дорогам. Линию фронта переходила где-то в районе Великих Лук. А первое мое воспоминание – я прошу у мамы поесть, а ей дать нечего. Как-то в Дубне взяла у соседки полкартошины и дала мне. Схватил – и тут же она влетела в дыхательное горло. Помню, как взрослые трясли меня за ноги, выбивали из меня эту картошку… Потом долго тихо плакал и есть уже не хотел совершенно, хотя и предлагали.
Хорошо помню 44-й, а еще лучше 45-й – особенно День Победы, послевоенное время. Потом говорили, что очень тяжело было, но я на себе этого не ощущал.
– Поразителен еще один факт вашей биографии – вы живете на Сивцевом Вражке 65 лет, с рождения. Как вам это удалось? Ведь коммуналки в центре Москвы активно расселяли…
– Я и расселял соседей. За коммуналку отдал две квартиры – двух- и трехкомнатную. Одну сам строил в кооперативе, другая принадлежала родителям жены. Теперь бывшие соседи живут отдельно. Самая страшная пора была, когда лимита начала селиться в доме – и относилась к нему, как к временному жилью. Они безобразно себя вели! Все ломали, мусор выбрасывали из окон, гадили в подъездах. А после появления домофона на подоконниках цветы появились, подъезды стали чистыми. Хотя следы варварства я еще вижу. Как-то пьяные мужики спускали громадную батарею по старинной лестнице – и она крошилась… Дом с 1911 года, но может стоять еще не один век – стены метровые, гладкокирпичные, дубовые полы выглядят как новые, потому что под ними пространство, песочек. Когда был ребенком, у нас в соседях жили 25 человек – но пол в коридоре всегда был вымыт и натерт ваксой.
«Я разрешил Безрукову выпить из есенинского бокала»
– Ваш музей Есенина, который в том же доме, как поживает?
– Есенинский культурный центр, который я создал вместе с поэтом Юрием Паркаевым и моей женой Екатериной Ворониной, располагается все по тому же адресу: переулок Сивцев Вражек, дом 44, квартира 14. Недавно кое-что приобрел интересное. Что касается личных вещей, рукописей, автографов поэта – все страшно дорожает с каждым годом. В моем музее есть и личные вещи Есенина, и живописные полотна, и скульптурные портреты. Есть книга отзывов, в которой самый первый отзыв – восторженный – принадлежит Сергею Безрукову. А папа-то его в вашей газете так пренебрежительно отозвался о моем детище, об экспонатах музея – утверждал, что этими чашками-плошками Есенин никогда не пользовался. Но папа там не был. А сын был – и даже попросил у меня разрешения выпить из есенинского бокала.
– Как говорит ваш герой в сериале «Любовь как любовь», сын за отца не отвечает… Почему отказались от роли отца поэта в фильме Безрукова-старшего?
– По нескольким причинам. Во-первых, мне не дали сценарий, я его не прочитал. Во-вторых, считаю, что уже и для отца поэта староват. А Виталий меня упрекает в том, что я хотел сыграть самого поэта. Я Есенина сыграл 35 лет тому назад. Поэт ушел тридцатилетним – кто-то заметил, что в гробу лежал мальчик… К сожалению, картина не удалась. Замечательно, что сын и отец так друг друга любят, но хорошо бы еще проявлять трезвость в творческих оценках.
– Как вы считаете, Есенин все же покончил с собой или был убит?
– Это разговор долгий. Одна из причин, не позволяющих поверить в самоубийство поэта: Есенин находился под очень серьезным надзором ВЧК, и началось это, когда в Питере был убит Урицкий, который каждую ночь устраивал кровавые бани. И нашелся человек – молодой поэт Леонид Каннегисер, застреливший Урицкого. Еврей убил еврея. А в 1915 году Леня Каннегисер познакомился с Есениным – и они подружились. Когда взяли Каннегисера, при обыске в его вещах обнаружили письма Есенина. И поверьте, ВЧК никого не оставляла – постоянно следила за поэтом. Троцкий считал, что Есенин должен стать поэтом времени, а не поэтом пространства. Блюмкин, исполнитель личных поручений Троцкого, говорил поэту: «Напиши поэму о красном командире Льве Троцком – и он тебе особняк подарит в Москве…» Есенин выглядел невероятно элегантным, но это был элегантный бомж, всю жизнь скитавшийся по чужим углам. Он любил красиво одеваться, следил за собой. Многие видели Есенина пьяным – но никто не видел небритым, с немытыми космами… И другой фактор – летом 25-го года Есенин заключил с издательством договор об издании трехтомника по случаю своего юбилея. Первый том должен был выйти в январе – и он вышел, но уже после смерти Есенина. И что же, поэт не дожил бы какие-то три недели до выхода тома? До итога своей жизни? Такого не бывает. Но это я вам предлагаю свое режиссерско-актерское расследование. Трудно Есенину было жить в России. Обвиняли поэта всегда в одном и том же – в антисемитизме. За это могли и расстрелять. Антитатарином, антигрузином можно было быть, антиевреем – нельзя. У меня в музее есть отдельный стенд с письмом – и слава Богу, что история это зафиксировала, – адресованным Якову Цейтлину, поэту из города Николаева, еврею по национальности. Это очень нежное послание. Есенин ему что-то советует, обещает прислать свои книги. Извините, антисемит на такое бы не пошел.
«На досуге сражаюсь в бильярд с отцом Владимиром»
– Подслушала, как вы поете в перерывах между съемками.
– Это чтобы не уснуть.
– Точно знаю, что рисуете.
– Да некогда, солнышко. Некогда ничем заниматься. Вот текст – вот голова, потом надо сделать так, чтобы он ожил. Я ведь не диктор. Все-таки мы, актеры, должны жить в кадре, а не произносить текст.
– И в бильярд некогда играть?
– Некогда. Хотя Федерация России по бильярду подарила мне и бильярд, и кий за роль в «Классике». Зовут и в свой клуб играть бесплатно, сколько захочу.
– С кем играете?
– С одним очень известным юристом и с батюшкой. Как хорошо играет в бильярд, я вам скажу, отец Владимир! Еще играю с Александром Гавриловичем Абдуловым.
– А с женой?
– Дома играю с сыном.
– Снимали жену в своих картинах?
– Конечно. Не всегда в главных ролях, на что она обижалась. Но у каждого режиссера свое
видение. Если б занимался только режиссурой, имел больше времени, я бы искал, может быть, литературный материал только для своей жены. Снимал «Цыганское счастье», «Елки-палки», «Хочу вашего мужа» – у нее там хорошие роли. Еще в фильме «Когда целуются зори» – самая моя многострадальная картина, из-за нее меня прогнали с «Мосфильма». Сизов, гендиректор «Мосфильма», на партсобрании сказал: «Никоненке пять лет не дам снимать» – как приговорил…
– Снимаете жену, потому что любите или за сугубо профессиональные качества?
– Нет, люблю – это само собой. Как без любви-то? А как на свете без нее прожить? (Смеется.)
– Не осложняет работа семейные отношения?
– Бывает, что и осложняет… Всем советую: берегите семью. Просыпайтесь и спрашивайте себя: что я сделал для того, чтобы сберечь семейную жизнь? Как только пустили на самотек – конец. Все равно что машина без управления, обязательно на пень налетит.
(Тут в гримерку входит девушка и сообщает, что завтра в 7.30 за актером приедет машина.)
– Вот видите, как здорово. Надо встать в 6.30.
– Наверное, в радость такая востребованность?
– (Посмеиваясь.) Да… «Работа-то на воздухе, работа-то с людьми». Предложения пока еще есть. Чтобы сниматься в сериале «Любовь как любовь», пришлось отказаться от трех картин.
– В этом сериале у вас почти шукшинский герой.
– Не совсем. Шукшинские все со своими тараканами – то коляску раскрасят, то микроскоп купят, то жене сапоги…
– Вы были знакомы с Василием Макаровичем. Сразу поняли, что он – гений?
– Я, наверное, самый последний на курсе понял, что это очень серьезный художник. Шукшин был безработный, жить ему было негде, порой ночевал у меня, а иногда и на вокзале. Когда он начал печататься в очень авторитетном журнале и уже был признан собратьями по перу, я читал и говорил: «Ну, Вася, занятно написал, молодец, здорово получилось!» А потом прочитал рассказ «Материнское сердце» и понял, что Вася-то, оказывается, писатель. Я ему так и сказал, когда встретились: «Вася, ты же писатель!» Как он заржал!
– Сейчас, наверное, путь от никому не известного студента до большого писателя или актера проходят по-другому?
– Конечно. Если раньше выходил фильм – например, «Журналист», где я сыграл, – то это было большое событие. Картину все смотрели. Сейчас не знаю, в скольких сериалах надо сняться, чтобы добиться успеха. Вот Лариса Лужина, когда снялась в «На семи ветрах», весь мир объездила с этой картиной. Или взять Жанну Прохоренко в «Балладе о солдате». Или Галину Польских в «Дикой собаке Динго». Сегодня все иначе. Пришли новые люди, а старые живут по-старому, как-то приспосабливаются – так и должно быть.
– Вы приспособились?
– По-моему, да. Нравится, что можно заработать хорошие деньги, купить хорошую машину – в этом плане. За рулем я уже 33 года. Когда-то был страстным водителем, теперь это средство передвижения – часто выезжаю за город. Живу в Новопеределкино уже девятую зиму. Там воздух чище. У МИД, где я раньше жил, дышать нечем – все отравлено выхлопами автомобильными.
– И собака есть за городом?
– Будет. Вот дом дострою, и будет собака. Сейчас у меня неплохой дом, но строю еще лучше.
– Все-то у вас хорошо, Сергей Петрович.
– (Смеется.) Внуков нету!