– Почему спектакль называется «Полонез»? Для вас было важно, что это танец польский, танец, открывающий бал, или что это в принципе танец бальный?
– Я никогда не могу объяснить, почему возникло то или иное название, почему сначала эта сцена, потом другая. Пьесы, книжки возникают спонтанно, а потом уже находится им оправдание. И в этом спектакле было много интуитивного. Выбор был из двух названий: «Полонез» и «Вечер абсурда №3». Выявлять слово «абсурд» – значит брать на себя большую ответственность. Публика слово «абсурд» знает, а театр абсурда не знает и под абсурдом понимает, скорее всего, валяние дурака, нескладушки-неладушки, глупости, полное несоответствие или социальную критику впрямую – дескать, вот какие абсурдные вещи происходят в нашей судебной системе. Здесь ничего этого нет. Здесь – интуитивным образом найденный анализ сегодняшнего состояния. Несоответствие, непонимание, недослышание, невозможность встать на место другого – вот об этом речь. Вариант, который мы показываем, создан сейчас, в 2010-м. Импульсом возвращения к пьесе, написанной лет 7–8 назад, стала взятая с полки для вечернего чтения книжка маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году». Он рассказывает о полонезе как важнейшем ритуале, во время которого происходят все разговоры, обмен новостями, сплетнями, колкостями не только в паре, но и через плечо соседей. Полонез – как метафора бесконечности движения, традиция, которая лишилась всех смыслов, но за которую все держатся. Сейчас так мощны силы, вышедшие из прямого подчинения людей даже самых властных, эти силы и породивших, что предугадать что-либо трудно. Надо ждать. Остается идти бесконечным полонезом и вставать в общий строй. В строй встали многие, бросив свое сопротивление, и приняли участие в общем движении, которое и есть ожидание.
– Вы обсуждаете с актерами нашу текущую жизнь?
– Очень кратко, но обсуждаем. Я стараюсь, чтобы слово «тревога» или слово «ждать» носили не абстрактный характер, чтобы они были наполнены плотью сегодняшнего дня. Актеры обязаны знать. Мы поминаем жертв политических репрессий, мы говорим о Ходорковском, потому что есть новости с процесса и это важно, говорим о театральных событиях. Мы должны быть обязательно откровенны, это входит в условия нашей совместной работы. Разговоры эти под соусом художественной трансформации входят в спектакль. У нас короткие репетиции, но мы всегда настраиваемся на камертон сегодняшнего дня. Не так, что «забудем все и займемся своим». Наоборот – будем помнить все, и вот наши занятия внутри этого.
– Сергей Юрьевич, несомненно, премьера очередной пьесы загадочного Игоря Вацетиса в Театре имени Моссовета привлечет внимание многочисленных зрителей, следящих за вашим творчеством, и определенной части критики.
– Я не уверен, что от театра обязательно надо чего-то ждать. Приди и смотри, вот и все. А если все-таки ждать, то новизны, я полагаю. Как зрителю мне в сегодняшнем театре не хватает именно новизны. Чаще всего бесконечно переосмысливают, а то и грубо перелицовывают классику или разыгрывают известную прозу. Театр Игоря Вацетиса – это проблемы сегодняшнего дня в жанре комедии, фарса, абсурда. Под сегодняшним днем я имею в виду не однодневку «горячих газетных новостей», а попытку осмысления дыхания нового времени в широком смысле этого слова. Ну, а если без высоких слов, просто хочется попробовать играть новую пьесу, когда зритель не знает и догадаться не может, чем все кончится. По-моему, так интереснее.
– В «Полонезе» много возрастных ролей, но вы заняли в спектакле совсем молодых артистов, практически дебютирующих в театре. Почему?
– Как пьеса, так и наш спектакль – эксперимент. Играть театр абсурда вообще очень трудно, нужен весьма не традиционный технологический и психологический подход. Абсурд как творческий инструмент – орудие обоюдоострое, можно порезаться. Я-то давно с ним работаю, опыт есть – Достоевский, Гоголь, многократно Ионеско, многократно Вацетис, Хармс. Вот я и хотел с молодыми поделиться опытом, в какой-то мере передать мой метод плавания в абсурде. В нашем спектакле есть отдельная пьеска «Трое в пальто». Всем троим персонажам – за сорок. А артистам – за двадцать. Не буду раскрывать особенностей сюжета, но скажу определенно, задача там необычная и непростая. Твердо уверен: пойти за мной в этом эксперименте могли только молодые.
– А как насчет «послания»? Что вы посылаете будущим зрителям вашего спектакля?
– Если бы «послание» можно было сформулировать, мы бы написали его на плакате и повесили на фасаде театра. И пьесу писать не надо, и разыгрывать ее не надо. Весь спектакль и есть наше послание. Наши сегодняшние мысли и чувства. С этим и примите нас.
– На ваш взгляд, какую задачу ставит перед зрителем драматург Вацетис?
– Почистить глаза и уши – гигиена необходима. Ее в искусстве все меньше. Уши заткнуты вазелином и пластилином шоу. Драматический театр слова, театр диалога ушел, он почти не существует. Абсурд для меня – резервация, в которой возможен драматический театр.
– Какой тип театра, на ваш взгляд, имеет перспективы?
– Репертуарный театр умер, его нет. Для меня это горькая истина. Театры, которые притворяются репертуарными, являются фирмами, которые выживают разными способами. Есть актеры-звезды, которые работают где хотят и чьи имена ценятся в сто раз выше незвездных. Везде – только расчет на успех, но он не может быть единственной целью. Разговор о душе, по душам – в рамках школьной программы? Это тоже не театр. Есть счастливые случайности, которые подтверждают тенденцию и не снимают проблему. Мне бы хотелось, чтобы молодые артисты, которые прошли со мной путь «Полонеза», школу «Полонеза», поняли, что современный театр прячется за постановками трюков и танцев. Для меня честный репертуарный театр – РАМТ. Подход к тексту, атмосфера и поведение актеров на сцене – все по мне. «Сказки на всякий случай» радостно поразили.
– Где теперь места силы, где живет тайна?
– Тайна живет случайностями. Она почти исчезла. Перед спектаклем я говорю молодым коллегам: замкнемся, мы должны быть таинственными. Не открывайтесь, не настаивайте, не лезьте к зрителям. Просто откройте им двери.