– Дмитрий, правда, что вы не любите нашего брата-журналиста?
– Нелюбовь – это сильно сказано. Как можно не любить дождь или комаров? Они есть и, значит, должны быть. Желтую прессу я вообще за прессу не считаю, для меня это бумага, которая имеет определенное предназначение. Если вы имеете в виду так называемую серьезную прессу, то о каком уровне профессионализма можно говорить, когда меня из год в год поздравляют с днем рождения на месяц раньше. Так что я перестал делить прессу на желтую и не желтую, она вся для меня такого цвета.

– Поверьте, не все журналисты такие плохие, так же как не все артисты народные.
– Бывают и хорошие журналисты. Но у нас, к сожалению, сейчас такая жизнь, что всё продается и покупается. Журналисты тоже продаются. Ничего страшного в этом нет, жизнь такая.
Я сам газет не читаю, мне рассказывают, что там пишут про меня. Если что-то и читаю, то только то, что мне интересно.

– И что же вам интересно?
– Например, как проходят гонки «Формулы-1».

– У вас не было ощущения, что настоящая жизнь не на сцене, а в реальной жизни?
– Не я придумал, что жизнь – игра и люди в ней актеры. Мы в самом деле играем, но очень часто не знаем правил этой игры. В жизни и правда бывает интереснее, чем в театре.

– Артисты вашего уровня перестают принадлежать самим себе; становясь популярными, они делаются некими символами.
– Я психически здоровый человек, но, к сожалению, не имею возможности полностью оградить себя от внешнего мира, и периодически приходится с ним сталкиваться и терпеть это. Не более того. Никакого раздвоения личности у меня нет. Я живу своей жизнью, она мне интересна, мне совсем не интересно, что говорят обо мне, что пишут обо мне и как меня обсуждают.

– Прочитал на вашем сайте предложение какой-то дамы встретиться, чтобы вы почитали ее сценарий. Часто предлагают нечто похожее?
– Часто, и пьесы передают, и песни тоже приносят. Но я на свой сайт не захожу, у меня работы много.

– В театре или в кино?
– В театре. Артист только в нем может работать профессионально. В кино, я считаю, сниматься может любой.

– Вас не смущает, что в последнее время жизнь стала жестче?
– Как жестче? Это просто рыночная экономика. В такое время надо верить только в себя, в свои силы, надо найти себя.

– Вы нашли?
– Как видите.

– А кризис среднего возраста?
– Я не знаю, что это такое.

– Про театр иногда говорят с пафосом, дескать, он – и святое место, и семья, и так далее. Что для вас театр?
– Прежде всего, театр для меня профессия, что же касается «Ленкома», то он – дом родной. Но это не значит, что в родном доме всегда царят любовь и счастье, в нем есть и проблемы, и работа, много чего в нем есть.
Вообще театр – вещь очень жестокая. Кто может, тот выживает, а кто нет, тот прозябает или сидит в пивной.

– Прямо-таки джунгли какие-то.
– В общем-то, да. Еще театр можно сравнить с лотереей. Бывает, что Случай приходит к человеку, а тот бывает не готов к этому. Очень важно всегда оставаться в форме и уметь ждать и терпеть.

– Вы часто терпите?
– Конечно. По внешним показателям я чего-то достиг, но сказать про себя, что я суперартист, не могу. Я работаю в свое удовольствие, и мне это нравится.

– Насколько вы придаете значение личности режиссера?
– Я абсолютно режиссерский артист. Если начинаю работать с режиссером, то должен доверять ему стопроцентно.

– Бывало, что приходилось ломать себя в угоду его воле?
– В этом смысле я человек гибкий, и в театре не было случаев, чтобы у меня по отношению к режиссеру была дикая агрессия или чтобы у нас с ним была конфронтация.

– Значит, всегда полное взаимопонимание?
– Почему всегда? Не всегда. В кино встречал режиссеров, которых трудно понять с первого раза: чего они хотят. Бывало, что встречался и с посредственностями.

– Были и разочарования?
– Может быть, благодаря тому что я в прошлом спортсмен, у меня здоровая психика. Не было такого, чтобы я причитал: «Ах, я разочаровался, ай-яй-яй…» Не надо очаровываться, тогда и не будешь разочаровываться. Я спокойно отношусь к этому.

– Я вижу, вы реалист.
– Абсолютный.

– А как же пафосное отношение к сцене?
– Это не ко мне.

– Вам нравится, как театральные критики разбирают ваши работы?
– Я не читаю критиков. Мне абсолютно неинтересно, что они пишут, также как и то, что вообще пишет наша пресса. Девяносто процентов критиков не любят то, о чем они пишут, в смысле – они не любят театр. Они занимаются своими комплексами и озабочены лишь одним – как бы лучше подать самих себя. Остальные десять процентов тоже очень часто не любят то, о чем пишут. Всё равно я знаю самого себя лучше, чем любой критик и даже чем режиссер, который поставил спектакль.

– Кто же тогда объективно может оценить вашу работу?
– На начальных этапах – режиссер-постановщик. На репетициях и выпуске спектакля оценить может моя жена, она всё-таки профессиональный зритель, еще родители могут. Этим людям я доверяю.

– Играть Фигаро после Андрея Миронова было тяжело?
– У меня нет никаких комплексов в этом плане. Фигаро я играл после Миронова, Гамлета после Янковского, Ван Хорна после Николсона. Единственный раз, может быть, волновался, когда вводился в «Юнону и Авось» после Караченцова. В этом случае я понимал, что это очень большая ответственность. Какой бы я ни был – талантливый или бездарный, темпераментный или нет, но я такой, какой я есть. Вот это и надо культивировать и в жизни, и в профессии.

– На вашем сайте написано: «Собирался поступать в педагогический институт, но волею судеб поступил в ГИТИС». Не могли бы уточнить про «волю судеб»?
– В судьбу я верю. Предрасположенность к актерской профессии у меня была, но я не понимал этого.
После школы поступал в тот же институт, который закончил мой брат, потому что с детства мне нравились животные, даже ихтиологом мечтал стать. Но в институт не поступил и пошел работать на завод фрезеровщиком. На такой работе голова отдыхает полностью – стоишь за станком, он работает, думать ни о чем не надо.
Работая на заводе, я стал посещать театр. Как-то раз увидел на сцене студентов Щепкинского училища, таких же молодых, как и я. Они были такие же молодые и нормальные ребята, как и я, только они учились на артистов, а я был фрезеровщиком. В то время одна моя одноклассница поступала в театральный институт и очень интересно рассказывала мне об этом.
Я ничего не понимал в актерской профессии, видел лишь внешнюю ее сторону – популярность артистов. После рассказов однокурсницы подумал: «А почему бы и мне не попробовать стать артистом?» Я считал себя симпатичным и думал, что это главное для профессии артиста.

– Теперь знаете, что это не главное?
– (смеется) Никакого значения это не имеет.

– Откуда у вас появилась страсть к автогонкам?
– Меня пригласили стать «лицом» кубка «Поло», когда он организовывался в Москве. В качестве компенсации мне разрешили ездить бесплатно.
Тогда всё это было для меня темным лесом, но, потренировавшись, я понял, что хочу этому научиться – я вообще люблю учиться чему-то новому.
Сейчас, научившись, могу заниматься гонками профессионально, даже каких-то успехов для себя лично добился – в прошлом году стал кандидатом в мастера спорта.

– Где для вас больше экстремального – на гонках или на сцене?
– Гонки такого класса совершенно безопасны. У меня были и перевороты через крышу, и врезания в бетон, но со мной ничего не случилось. Если и есть волнения на гонках, то они на старте, поскольку гонка очная, и на нем мы все находимся вместе, потом – борьба на трассе.
В театре перед выходом на сцену я уже давно перестал волноваться, поскольку играю много и довольно часто. Я знаю, что Алла Демидова до сих пор волнуется перед выходом, как и многие другие. Но есть и такие, кто относится к этому спокойно, как я.