– Сильно ли ваш Азазелло отличается от того, который был в «Мастере и Маргарите» Юрия Кары, где вы в свое время исполнили роль Коровьева? Или от того, которого могли бы сыграть вы сами?
– Мне все больше кажется, что тот первый фильм – ложная память. Или легенда, в которую я сам уже не очень верю. Ведь он бесследно пропал. А что за персонаж – зависит от режиссерской формулы, в которой действует актер. Анатолий Эфрос говорил: «Актер должен понимать свое место в формуле». Другая формула – другой образ.
– А если формулы нет?
– Актер, играя эпизод, часто забывает о целом. О нем должен помнить постановщик. Но не все помнят. Режиссеры тем и отличаются, что одни держат целое у себя внутри, а другие нет. Режиссер как штурман должен вести корабль с актерами.
– Как вы оказались у Бортко, который работал над нынешней постановкой?
– Это был странный случай – он сделал мне предложение прямо на Патриарших прудах. Я живу рядом, и как-то показывал своему двоюродному брату и его друзьям булгаковские места. Иду по точкам и размахиваю руками. А параллельно по тротуару идет компания и указывает на те же места. В центре – огромный мужчина. Оказывается, это Бортко с группой выбирал точки для съемок.
Он представился и говорит: «Коровьева вы уже играли. Сыграете у меня Азазелло?» Конечно, я согласился. И снимался с огромным удовольствием, хотя полновесных сцен у меня всего две. Теперь хочу сделать программу по Булгакову, чтобы молодежь послушала, как слово звучит, как буквы умели складывать.
– У вас, вероятно, в голове уже был рисунок этой роли?
– Да, но он его тут же перерисовал в соответствии со своей формулой. Он держался строго: никакой мистики, никаких штучек, все должно быть реально.
– Но «Мастер и Маргарита» – не только сатирическая и романтическая, но и мистическая книга.
– Он это все каленым железом... Вот Герман любил всякие штуки придумывать. Ты играешь эпизод, а он запускает тебе на глаза местного аборигена. И не дай бог остановиться. Иногда при озвучании и повторить нельзя, что играл на площадке. Максимум 75% остается, остальное пропадает. А на бумаге еще больше.
– Вы сказали, что встреча с Бортко на Патриарших – странный случай. Вы человек судьбы или случая?
– А как отличить одно от другого? Когда начинался «Мой друг Иван Лапшин», меня пригласили пробоваться на роль Ханина, а ее в результате сыграл Андрей Миронов. Но Герман, посмотрев на меня, сказал: «Хочу, чтобы вы остались в моей компании». Компания была классная, и я остался. Все понимали, в каком рискованном деле участвуем. Ведь у Германа один фильм уже лежал тогда на полке, и этот могли закрыть как дважды два. Ответственные товарищи из Госкино считали, что в нем неправильный взгляд на эпоху, и требовали переделок. И вот в середине съемок в картине совершенно неожиданно появляется мальчик – сын моего персонажа. И кто-то гениально подсказал Герману: «А ты сделай так, чтобы это был взгляд мальчишки». Герман тут же придумал первую фразу: «Я помню квартиру моего отца». И внезапно получилось, что весь фильм – воспоминание о моем герое.
– Во время выступления вы иногда переигрываете столько ролей, что кто-то назвал вас «человек-театр»...
– Это только полфразы. Калягин сказал так: «Человек-театр, которому не нужен режиссер». А Марк Розовский назвал моего Кощея Бессмертного ярким представителем темных сил. А недавно вот нашел такое: «Мастер противоречивых персонажей». Иногда бог знает что пишут. Как-то прочел в Интернете, будто я за минуту вынюхал литр пива.
– А что, слабо?
– Я не пью и не курю. Иначе не выдержать работы, особенно в таких темпах. От утреннего звонка до вечера, от рассвета до заката как заводной апельсин. Хорошо еще, что есть время посоветоваться со своим теневым кабинетом.
– Кто в него входит?
– Это коммерческая тайна. Насчет того, сниматься или не сниматься в «Брежневе» у Снежкина, звонил Вадику Абдрашитову, мы с ним друзья еще с физтеха. И он сказал: «Саша, соглашайся».
– Как это вас из физико-технического института забросило в театр?
– Через КВН и эстрадную студию МГУ «Наш дом». Она была разогнана парткомом МГУ после того, как советские танки вошли в Чехословакию. Я тогда уже был старшим инженером в академическом институте, занимался редкоземельными элементами. Театр выбросили на улицу. А мы к тому времени уже были звездами – Александр Карпов, Михаил Филиппов, Семен Фарада и я. Тогда Любимов сказал: «Пусть приходят ко мне». Так мы с Фарадой оказались на Таганке.
– Вы всегда играете эксцентрических персонажей?
– Нет, в моей творческой биографии был единственный герой-любовник.
– У Долинина в «Убегающем августе»?
– Именно. Судьбоносный оказался фильм. Не для меня, а для некоторых зрителей. Был я как-то в Одессе на концертах. Выделили нам шофера. Оказалось – женщина. И вот мы едем, и вдруг она начинает мне рассказывать, как фильм на нее подействовал. Причем рассказывает так, будто сидела с нами на съемочной площадке и участвовала в наших разговорах. Все знала – что у нас получилось, что не получилось. Я был просто поражен. Вот что значит, когда формула срабатывает. А полгода назад в одном офисе покупаю билет, а клерк, молодой парень, мне говорит, что когда он пришел из армии, у него произошла примерно та же история, как у этого моего персонажа с девочкой. Он был на грани самоубийства, и фильм его спас. Он решил, что не стоит уподобляться моему персонажу и сходить с ума.
– Случается, что режиссеры вас достают?
– Еще бы. Были случаи, что я отказывался озвучивать роли.
– Что же должен сделать режиссер, чтобы актер так поступил?
– Да ничего особенного. Это все на уровне чувств. Невнимание и неуважение. Особенно если до этого ты видел и внимание, и уважение. Или кому-то дают машину, а кому-то нет.
– А вы когда-нибудь посылали режиссера подальше?
– Нет. Просто молча уезжал со съемок...
– Вы часто импровизируете на сцене или на съемочной площадке?
– В вахтанговской школе учат так: сперва завизируй, а потом импровизируй. Внутри формулы. В принципе я обожаю всякие подробности. Этому и Герман меня учил. Чтобы в поведении была масса мелких деталей. Соринку там счищаешь, градусник встряхиваешь, простынку трогаешь. Кашляешь, чешешься, вытираешь нос. Чтобы все время был чем-то занят. На «Укртелефильме» мне как-то говорят: «Что это у вас столько мельтешни?»
– «Бедная Настя» добавила вам популярности?
– Конечно, хотя мне ее и раньше хватало. До сих пор вспоминают про мою Смерть в «Хоакине Мурьете», про Кощея Бессмертного и даже про «Рожденную революцией». Подошел однажды офицер-подводник в отставке и поблагодарил за роль Маринеско в фильме «О возвращении забыть», хотя персонаж был под другой фамилией.
– Некоторых актеров народ часто принимает за их персонажей. Вас тоже?
– Обижаешь, начальник. (Смеется.) У меня их слишком много разных, чтобы можно было принять за одного. Народ же смотрит мои телепрограммы, где я и за Зощенко, и за Гоголя. А недавно по «Культуре» повторяли моего «Есенина без женщин». И мне Михаил Александрович Ульянов позвонил и наговорил много хороших слов! Я до сих пор этот автоответчик не стираю.