Владимир Аркадьевич, насколько мне известно, вы сейчас ставите спектакль в нашем Драматическом театре имени Лермонтова по собственной пьесе. Что это за спектакль?

- Спектакль будет называться "Пожар в сумасшедшем доме во время наводнения". Жанр спектакля - фантасмагория. Довольно такой сложносочиненный спектакль. Здесь будет иметь место и мелодрама, и детектив на грани триллера, и, я надеюсь, какие-то комедийные элементы. Я написал пьесу недавно. Должен был ставить ее в Москве, но, к сожалению, даже несмотря на присутствие звезд, которые планировались в постановке, а может быть, благодаря этому - так как расходы на их участие серьезные, этот проект не состоялся. Но я не поставил еще крест на нем, он планировался как антреприза, и думаю, что еще состоится.

- Вы работали и как актер, и как сценарист, теперь еще вот как режиссер. Сложно совмещать все эти ипостаси? Или, по крайней мере, эти две - сценариста и режиссера собственного сценария?

- Но в кино, например, это обычная вещь. В кино, как Вы знаете, очень многие и главным образом очень интересные, а иногда даже и выдающиеся режиссеры пишут сами для себя. Это авторское кино, в театре мы с таким сталкиваемся гораздо реже, и таких опытов в последнее время не удается даже припомнить.

- Вы как-то говорили о сегодняшнем кризисе сценарных идей, в чем он?

- Не только я об этом говорю, об этом кричит весь мир сегодняшнего кинематографа.

Кризис кино обусловлен сценарным кризисом. Сценарный кризис - это кризис идей. Не знаю, чем же обусловлен драматургический кризис, но он очень серьезно влияет на положение кинематографа вообще. Это происходит и на Западе, и в Европе, и в Америке, это общепризнанный факт. Ну и как всякий кризис он имеет, видимо, какие-то свои рамки, я думаю, какие-то свои пределы. Мы доживем, думаю, до того момента, когда начнется взрыв.

- Недавно я посмотрела театральную постановку одного молодого режиссера. И ужаснулась. Потому что ставился Сорокин, и ничего кроме мата и эпатажа я на сцене не увидела, не поняла, о чем этот спектакль.

- Понимаете, театр и кино - это вещи, которые призваны либо иметь, либо не иметь успех. Без успеха театр - бессмысленное занятие. Иметь успех можно двумя способами: Первый способ - очень сложный. Надо обладать культурой, надо знать, что делалось до тебя, знать, что до тебя были режиссеры: Эфрос, Мейерхольд, Таиров и так далее и так далее. Знать, что они из себя представляли, и тогда, на основе этого знания, в русле той или иной культурной традиции, делать спектакли. Есть второй путь, несравненно более легкий, - не знать ничего этого. И делать что-то просто для того, чтобы вызывать шок в зрительном зале, вызывать эффект эпатажа. Для чего? Для того, чтобы привлечь.

- Но хорошо еще, если в эту блестящую обертку что-то вложено.

- Да ничего не вложено, понимаете? Ничего. Потому что удивлять людей в театре на сегодня возможно только одним - жизнью человеческого духа, который может быть воссоздан на сцене более или менее бережно. Вот чем. Потому что новациями внешнего такого толка, декорациями, спецэффектами, сейчас никого не удивишь, все уже все видели. Меня можно удивить только одним: тем, как на моих глазах актер проживает уникальную для меня какую-то человеческую жизнь. А все остальное только для неофитов. Если человек никогда не был в театре, разумеется, если он увидит нечто, что находится за спущенными штанами, то, конечно, он будет потрясен. Есть два способа вызывать сильные эмоции. Первый способ - это любовь. Заслужить любовь зрителя очень трудно. Для этого нужно быть кем-то, что-то из себя представлять. Можно идти противоположным ходом - можно возбуждать ненависть, как это делают очень многие наши шоумены. Ненависть - такое же сильное чувство, как и любовь. И вызывая негативное чувство у зрителя, ты поневоле приковываешь к себе внимание. И тут важно сделать правильный выбор: чего ты хочешь? Или даже скажем так: что ты можешь делать?

- Но даже мода возвращается. Я думаю, произойдет и всеобщий возврат к культуре. Люди наедятся всего этого. И им захочется настоящего.

- Ну, какой-то узкий слой населения будет по-прежнему любить Чайковского, читать Пушкина. Ну а основная масса - она будет питаться поп-корном.

- А что Вы можете сказать об антрепризе. Она делается, в основном, на потребу публике. И не всегда усложнена драматургически.

- У нас сейчас правят бал в антрепризном движении не режиссеры и даже не актеры, а, как правило, антрепренеры, то есть продюсеры. То есть люди, как правило, мало сведущие, мало понимающие в искусстве. Люди с вполне какими-то утилитарными задачами - взять и заработать денег. Но я хочу сказать, справедливости ради, что у нас очень много хороших, интересных антреприз. Есть антрепризы вполне осмысленные, с попыткой заниматься не чистым зарабатыванием денег, а искусством. Хотя это тоже какая-то дилемма искусственная. Мы, например, знаем, что все великие театральные и кинематографические постановки были коммерчески успешными всегда. Поэтому я не думаю, что погоня за художественностью может быть бесплодной в коммерческом плане и наоборот.

- Почему Вы сегодня свободный художник?

- Я сейчас с трудом представляю себя в каком-то репертуарном театре. У меня есть предложения, были и есть, но это определенные рамки, в которые я по той или иной причине не вмещаюсь. Я пишу, я ставлю, я занимаюсь кинопроизводством. Я занимаюсь еще и педагогикой. И потом, я люблю попутешествовать. И наверное, это на определенном этапе делает очень сложной жизнь в театре. Жизнь в театре, она ведь требует служения. Ты должен каждый день к 11 утра приходить в театр. Вечером приходить играть спектакль, а я, честно говоря, в этой системе координат себя уже с трудом представляю. Хотя не исключаю, что на каком-то этапе я вернусь в театр.

- Это единственная причина?

- Есть еще одна причина. Я поработал у очень хороших режиссеров: в Театре комедии у Петра Фоменко, потом я 13 лет работал у Товстоногова. Я могу сказать, что после этих театров мной получено такое количество поводов для сравнения, я имел перед глазами такой великий образец настоящего театра, что всякий раз, когда я прихожу за кулисы какого-нибудь другого театра, я работаю в некоторых коллективах уже после БДТ, это, конечно, очень сложно. Это как женщина, которая была замужем за каким-то очень выдающимся во всех отношениях мужчиной, и ей предлагают выйти замуж за первого встречного. Кто-то, наверное, на это идет, может, от безнадежности, у меня этой безнадежности нет.

- Вы окончили школу в Павлодаре, а после окончания Школы-студии МХАТ, я знаю, Алматинский драматический театр имени Лермонтова был первым местом Вашей работы. Сейчас это первое возвращение в театр? Многое изменилось с тех пор?

- В качестве режиссера - первое, конечно. Но я всегда в памяти держал этот театр как какой-то свой родной дом. Потому что, как я уже говорил, были театры и пафоснее, и круче, но роднее не было. Театр изменился. И было бы странно, если бы он не изменился за 30 лет. Но возвращение и в этот театр, и в этот город - это как возвращение в Эдем.

Город, конечно, безумно изменился. Он стал таким маленьким Токио. Алматинцы - они удивляют тем, как они выглядят, как они одеваются, в Москве даже так не одеваются, как в Алматы, очень много красивых женщин на улицах.

- Времени на впечатления хватает?

- Сейчас не очень получается, но я-то бываю еще на кинофестивалях, так что имею возможность что-то видеть, сравнивать. Я вообще с очень большим удовлетворением смотрю, как развивается Казахстан. Казахи, в хорошем смысле, амбициозная нация, они поставили перед собой серьезные задачи, серьезные перспективы и планомерно добиваются их. Мне очень нравится президент этой страны, который ведет себя, с моей точки зрения, чрезвычайно мудро, взвешенно, спокойно. И я за Казахстан спокоен.

- Как произошло возвращение в стены родного театра, Вас пригласил театр поставить Вашу пьесу?

- Да, театр пригласил меня. Рубен Суренович, вообще, режиссер театра, поэтому я считаю себя его учеником, если бы я попал в другие руки, может быть, моя жизнь в театре совсем по-другому пошла. Но я попал в руки добрые, умелые, и очень бережные. Я помню первый наш спектакль - "Прежде чем пропоет петух". И он там преподал урок не только профессии, но и очень большой доброты. И потом, он тогда работал в ТЮЗе, все 6 лет, когда я работал здесь, я бегал к нему. До такой степени он меня приворожил человечески, что я бегал к нему и делился всеми своими делами, советовался очень часто. И всегда я встречал очень радушный, сердечный прием с его стороны.