— ВАШИ родители никогда не говорили: Ну зачем ты в артисты пошел? Выбрал бы лучше какую-нибудь серьезную профессию?
— Не говорили по той простой причине, что были слишком далеки от театра и кино. Папа работал водителем, был человеком довольно закрытым, эмоций особо не проявлял, в лучшем случае говорил нормально или хорошо.
Когда я был маленьким, мне безумно нравилось ездить с отцом в его машине. Я обожал сигаретный дым, запах бензина, мне нравился запах его прокуренной и просаленной куртки. Я знаю, что папа меня очень любил, и чувствовал эту любовь. Но, видимо, с возрастом мы становимся противненькими, язвительными, неуживчивыми. И, когда у меня наступил тот самый переходный возраст, я часто конфликтовал с отцом.
А потом я уехал из дома. В 18 лет окончил Горьковское театральное училище и распределился в Рижский театр русской драмы, а через два года параллельно начал учиться на актерском факультете Рижской консерватории.
К сожалению, папа рано ушел из жизни. Его парализовало, и два года мама ухаживала за ним. Это было ужасно. Чудовищные крики по ночам, которые невозможно ничем остановить и хоть как-то помочь человеку справиться с болью. Я тогда жил в Риге, приезжал редко, и мама была с отцом один на один. Хватило ей горя в этой жизни. Болезнь мужа, потеря старшего сына, моего брата. Он погиб…
— Зато мама может гордиться вашими успехами.
— Да, мама всегда радовалась моим успехам. В прошлом году я приезжал на ее 75-летний юбилей. Домой приходили телевизионщики, показали сюжет по нижегородскому телевидению. Мама была в центре внимания и просто купалась в лучах славы. Дай бог ей здоровья!
Мама хранит все газеты с заметками обо мне, собирает свой архив. Я представляю, как она надевает очки и начинает рыться в этом сундучке, в сотый раз перечитывая и просматривая одно и то же. Она очень любит, когда я привожу новые фотографии. А если забываю их, так расстраивается, что хоть обратно за ними возвращайся.
Мама обожает приходить на мои спектакли, для нее это самые важные события в жизни. К сожалению, недавно сорвались гастроли в Нижний Новгород. Мама очень ждала, готовилась, потому что я сказал, что заеду к ней с друзьями. Однажды мы уже приезжали дружной компанией: Марина Могилевская, Леня Якубович, Вадик Дубровицкий, Инна Милорадова. Она так радовалась! Устроила нам потрясающий обед, приготовила борщ, напекла пирожков и плюшек. И ребята уехали окрыленные от ее тепла и радушия.
— А почему вы не перевезете маму в Москву, поближе к себе?
— Она приезжает на мою дачу и живет там с весны до осени. А что ей делать в Москве? У меня такой шальной образ жизни, что иногда прихожу домой только переночевать. Я не могу уделять ей много внимания, и мне жалко, когда она целыми днями сидит в одиночестве и скучает. А в Нижнем Новгороде у нее сестра, внук, племянники, подруги, соседки. Она все время при деле. 8 марта только во второй половине дня смог до нее дозвониться, чтобы поздравить с праздником, телефон разрывался от звонков.
Видел смерть на своем пути
— ЧЕЛОВЕК — самое выносливое животное, — говорит ваш коллега по Театру им. Моссовета Георгий Жженов. А вам доводилось испытывать на прочность свою выносливость?
— Мои жизненные испытания — это, конечно, детский лепет по сравнению с тем, что довелось пережить Георгию Степановичу. 17 лет сталинских лагерей — врагу такого не пожелаешь. А мои испытания…
Однажды мы с друзьями сами решили устроить себе проверку на выносливость. После третьего курса собрались в пеший поход вдоль Оки от Нижнего Новгорода до Рязани. Это 400 км, а если учесть, что река петляет, и все 600 км получится.
Нам по 17 лет, за плечами рюкзаки по 40 кг на каждого. В день проходили по 20–40 км пешком, обгорали на солнце, заходили в какие-то деревни и умоляли дать нам сметаны: помазать плечи. Были искусаны комарами, шмелями и осами. Даже смерть видели на своем пути. На восьмой или десятый день путешествия жажда так замучила, что мы решили хлебнуть немного цивилизации и зашли в пивнушку в городе Муроме. Заходим и слышим такой диалог среди местного населения: Уйди, сейчас как дам! Удар — и человек падает головой о кафельный пол. Я его поднимаю и вижу: все, готов. Выбегаю на улицу весь перемазанный в крови, смотрю — милиционер идет. Как закричу: Товарищ милиционер! Там человека убили! Он увидел меня всего в крови, развернулся на 180 градусов и пошел в обратную сторону. Мы постояли, подождали — все-таки свидетели случившегося. А потом обмылись у колонки, взяли пива и пошли к друзьям, которые ждали нас на берегу.
А задуманную трассу мы все-таки прошли. Вернулись домой загоревшими, похудевшими и гордыми за то, что проверили свою силу воли. Видимо, в 17 лет она у меня еще была.
— А что же сейчас?
— Да вот никак не могу заставить себя бросить курить.
— А почему, говоря об испытаниях, не вспомнили про армию? Вы же чуть не попали на войну в Афгане.
— Ну не попал же. Зачем тогда об этом говорить? Армия, конечно, — это испытание для человека. Тебя выдергивают из привычного течения жизни, где ты окружен вниманием, уважением и любовью, и бросают в чуждую для тебя среду. Вокруг какой-то дикий народ, стоит трехэтажный мат-перемат, которому ты сам невольно поддаешься, и уже через две недели начинаешь материться наравне со всеми. Надевают на тебя какую-то железяку, и ты бежишь с ней кросс 10 км, стирая ноги в кровь. В голову приходят мысли: А со мной ли все это происходит? А я ли это? Слава богу, это было давно, почти 20 лет назад.
Только это все физические испытания, на них каждый человек способен. Сложнее пережить моральные испытания. Для актера самое страшное — отсутствие работы, ощущение ненужности, боязнь оказаться в полном одиночестве.
— Вам это знакомо?
— Чего кривить душой, был в моей жизни очень тяжелый период с начала и до середины 90-х годов. Было ощущение полного краха. Из театров ушел зритель, кино не снималось, о сериалах вообще речи не шло, потому что по телевизору показывали Изауру с Дикой Розой. Я носился по Москве в поисках заработка и всерьез задумывался о том, что надо завязывать с актерством. Потому что я мужик, и мне надо было как-то тащить семью, думать о близких. А театр тогда не давал возможности выжить. Зарплата была 10–15 баксов в месяц, ниже всякого прожиточного минимума. Хотя, конечно, родные стены морально поддерживали, давали некое ощущение стабильности. Но надо было искать другие возможности зарабатывать.
— Андрей Краско рассказывал, как в этот период бомбил на машине, работал на кладбище и шил куртки в кооперативе. А Спартак Мишулин в ларьке водкой торговал.
-Я тоже бомбил по ночам. Я тогда расстался с первой женой и снимал квартиру, за которую надо было платить. Садился ночью в машину и ездил по городу. Однажды подвозил молодого артиста, который тогда как раз снимался в кино. Я готов был сквозь землю провалиться. А его еще пришлось везти очень далеко, чуть ли не в Орехово-Борисово. Я, как мог, отворачивался, одним глазом посматривая за дорогой, только чтобы этот человек меня не узнал. Хотя почему я должен был стыдиться этого? Разве лучше с голоду подыхать? Это государству должно было быть стыдно, что его актеры вынуждены зарабатывать не своим трудом. Еще я таскал какие-то ящики, коробки. Все было. Слава богу, прошло.
— Зато сегодня вы загрузили себя работой. Театр им. Моссовета, МХТ им. Чехова, антрепризы, кино, сериалы.
— Надо уже просто бить себя по рукам, потому что 24 часов в сутки не хватает, чтобы успеть сделать все то, что наметил. У меня сейчас около 12 спектаклей — это очень много.
Бывает так стыдно!
— НЕДАВНО ассистент режиссера одного популярного телесериала пожаловался, что с трудом находит актеров на эпизоды. Восемь из десяти студентов или выпускников театральных училищ говорят: Я не снимаюсь в эпизодах. Вас не удивляет, что молодые и никому не известные актеры упускают шанс показать себя?
— Видимо, им педагоги сказали, что, если вы можете потерпеть без эпизодических ролей и дождетесь главных, тогда вас будут приглашать только на главные роли. Мне кажется, это большое заблуждение. Терпеть можно долго, но так и не дождаться своего часа. Может, я так говорю, потому что уже не боюсь играть эпизоды? А впрочем, я всегда играл и то и другое. Все зависит от материала. Если роль маленькая, но яркая, почему бы ее не сыграть? Вот сейчас у меня нецентральная роль в картине Бухта Филиппа, но образ уж очень неожиданный. Чрезвычайно нехорошего человека играю.
— Это ваша первая отрицательная роль?
— Почему же, нет. В Марше Турецкого играл вора-рецидивиста, держателя воровской кассы, жуткого и беспринципного. Друзья-актеры сказали, что получилось довольно убедительно.
— Но зритель обожает ваш образ идеального мужа Каменской. Знаю, вы не любите вопросов про Чистякова, но все же: ваш роман с Каменской продолжается?
— Очень долго говорили о продолжении проекта, но совсем недавно я узнал, что Каменская-5 откладывается на неопределенное время. Правда, зрители пока не видели четвертую часть, сейчас идет озвучивание.
— В вашей кинокарьере есть работы, за которые сегодня стыдно, и думается: Зря я согласился участвовать в этом?
— Бывает так стыдно, что мучаешься от бессонных ночей, а по утрам холодный пот прошибает. Но нельзя же все предугадать. Иногда материал не нравится, а фильм получается хороший. Или снимаешься в чем-то глобальном и существенном, а на деле выходит — пусто, остается лишь ощущение досады и разочарования. Ведь когда снимали Москва слезам не верит, никто даже предположить не мог, что фильм получит такой резонанс. У меня в Анкор, еще анкор! у Тодоровского было всего два с половиной съемочных дня. А вот сержант Серебряный почему-то зрителю запомнился.
Сумасшедший
— МОЖНО вопрос из зрительного зала? Меня страшно раздражает, когда в самый трогательный момент спектакля раздается звонок мобильника с канканом или песенкой из Бумера. А каково вам, актерам?
— Тяжело. Я еще терпеливый человек, а есть актеры, которые могут остановить спектакль, поднять зрителя и сказать: Ну, выключили? или, не дай бог, поссориться с ним и выгнать из зала.
На это можно не реагировать, но актеры ведь тоже живые люди. Недавно во время спектакля у одного из зрителей, видимо, случилось весеннее обострение. Он вскочил с места, стал размахивать руками, выкрикивать какой-то бред. Но мы же не имеем права остановить действие, поэтому на фоне происходящего безумия продолжали играть. Наконец человека вывели. Кажется, все успокоилось. Вдруг через некоторое время он появляется с другой стороны зала, и все начинается заново. Ну сумасшедший, что с него возьмешь. Так что мобильники — это еще цветочки.
А вчера в Питере играли с Сергеем Безруковым «Ведьму». Я вытаскиваю на сцену копну сена. А сено, понятное дело, прошлогоднее, несвежее, рассыпается. Я выношу эту копну сена, и женщина в первом ряду демонстративно встает и со словами возмущения выходит из зала. Видимо, она страдает аллергией, и от сена ей стало плохо. Но разве можно такое предположить?! Меня настолько это выбило из колеи, что я даже слова перепутал.
— Кстати, вы легко запоминаете текст?
— Все зависит от содержания текста. Если он положен на действие — легко, если нет — труднее. Я записываю себя на диктофон, вставляю наушник в ухо и везде с ним хожу. Если я в тексте свободен, то уже не задумываюсь, пойду направо или налево, надо мне встать, засмеяться или заплакать. А вот когда роль знаю плохо, меня прямо волтузит перед выходом на сцену. Это, как правило, происходит на первых двух-трех премьерных спектаклях.
Недавно со мной случилась очень смешная история. Играем спектакль Бестолочь в городе Дзержинске Нижегородской области. И вдруг моя партнерша Олеся Железняк оговаривается… У нее должна была быть такая фраза: Все женщины в нашем квартале только и говорят, какой вы интересный и импозантный мужчина… А я в это время сижу в ботинках, носках, с подтяжками, в длинных белых трусах, рубашке и галстуке. Видон у меня чрезвычайно смешной, и сижу я фактически на носу у зрителя.
Вдруг Олеся оговаривается: Все мужчины в нашем квартале только и говорят, какой вы интересный… Ой, все женщины в нашем квартале…. Я не знаю почему, но этого оказалось достаточно для того, чтобы я раскололся и начал смеяться так, что минуты две или три не мог остановиться и прийти в себя. Такого со мной еще никогда не было — чтобы вот так сидеть в полуголом виде перед зрителями и хохотать. Ну никак не мог успокоиться!
— Говорят, мужчина должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына.
— Дом построил. Правда, далеко от Москвы, на Волге. И деревья там же посадил. Из земли торчат пять елок и несколько фруктовых деревьев. Надеюсь, когда-нибудь вырастут. А вот сына пока не родил, но не теряю надежды, что это когда-нибудь произойдет.