— Никогда не забуду, — вспоминает Инна Михайловна, — как мама любыми способами пыталась украсить наше жилье, пусть и временное. Какие-то пуфики на старый диван, сделанные ею самой покрывальца казались мне необычайно красивыми. Страдала ли я от этой бедной и скудной жизни? Не думаю. Ведь так в послевоенное время жило большинство, никакой другой жизни, с которой я могла бы сравнивать нашу, я не знала. А кроме того, у меня было как бы две жизни: одна — реальная, в которой я ходила в школу, встречалась с подругами, слушала мамино чтение и читала сама, а другая, сказочно-прекрасная, — в моих фантазиях, которые не оставляли меня с раннего детства. В той жизни были замки и принцессы, которыми я себя воображала, самые невероятные приключения, из которых, само собой разумеется, я всегда выходила победительницей. Так что можно сказать, что я играла самые разные роли с раннего детства, и постоянная эта игра украшала мою жизнь.
Училась я в школе хорошо, фантазии мои от реальной жизни меня не отрывали, но постепенно перетекали в любовь к театру. И в 9-м классе я набралась смелости и пошла в театральную студию при Театре им. Станиславского. Там был другой мир, схожий с моим выдуманным, и оказаться на сцене было моей мечтой. Меня приняли сразу, и с педагогами мне очень повезло. Мои первые учителя, такие как Лев Елагин, принадлежали еще к актерам старой школы. В них совершенно не было равнодушия, и с тобой работали с полной отдачей, заботясь и о рисунке роли, и о гриме, о речи, жестах, движениях. Поэтому мне так больно сегодня наблюдать, как большинство режисеров куда-то спешат, работают словно на одной ноге, а если где-то и сосредотачиваются, то, наверное, только у окошка кассы.
Я впитывала все как губка, глаза мои были широко распахнуты, голова открыта для всего нового, и единственной мечтой было исполнение любой, пусть даже самой маленькой роли, лишь бы не бегать в массовках.
Инна успешно окончила и школу, и студию и поступила в Щепкинское театральное училище при Малом театре, причем довольно легко, несмотря на очень большой конкурс.
— И опять мне очень повезло с педагогами, — говорит Инна Михайловна. — Это был Леонид Волков, бывший актер 2-й разогнанной начальством студии МХАТа, Павел Цыганков, не только прекрасный актер и постановщик, но и талантливый воспитатель. Он прорабатывал с нами малейшие детали. Казалось, что вся его жизнь зависела от наших успехов или неудач, и мне, которая любила иногда слегка невинно похулиганить на сцене, он неоднократно напоминал: Инна, здесь не эстрадное объединение, а Малый академический театр, и изволь не забывать этого даже при исполнении этюдов. А заработала я это замечание, помню, когда на этюде с фруктами вытащила из урюка косточки и попыталась выстрелить ими в своих партнеров. Мне казалось, это придает этюду колорит.
После окончания Щепкинского училища Инну хотели распределить — мало кто помнит сегодня, что по окончании любого института выпускник не принадлежал себе и его могли заслать в любую тмутаракань. Инне предложили ехать на Камчатку «укреплять там театральное искусство».
— Я была так воспитана, — вспоминает Инна Михайловна, — что и возражать не пыталась. Раз Родине надо — значит, надо, а кроме того, со мной будет в любом месте театр — и это главное.
Но здесь вмешалась моя мама. И хотя она, будучи секретарем партийной организации в своем учреждении, разделяла мое беспрекословное подчинение зову Родины, материнское чувство взяло верх. Ведь я была ее единственной дочерью и радостью, замуж вторично она не вышла. И она, не знаю уж как, сделала все, чтобы оставить меня в Москве.
Больше всего мне почему-то хотелось попасть в Театр сатиры. Это был мой любимый театр, пьесу «Свадьба с приданым» с участием Татьяны Ивановны Пельтцер я смотрела раз пять, не меньше. Там же играл мой любимый актер Доронин. Но меня туда не взяли. Хотя позже я узнала, что после моего показа Татьяна Ивановна всячески меня рекомендовала. Такая же участь постигла меня и в Театре Ермоловой. И только Театр юного зрителя, куда я пришла показываться со своими товарищами, предложил мне место, но со ставкой не актерской в 750 рублей, а с суфлерской — в 450. Чтобы понять, что тогда значили эти деньги, достаточно заметить, что на них можно было купить лишь небольшой флакончик духов.
Но здесь во мне взыграло самолюбие. И даже не столько из-за мизерной ставки, да еще суфлерской, а потому, что мои товарищи получили актерскую ставку, а я уж никак не считала себя хуже других. Я посмотрела свысока на директора театра Михаила Мариенгофа и направилась к двери, всячески демонстрируя свое несогласие с таким унижением. И он сдался. Почему — не знаю. Но сдался. И я — о счастье! — стала актрисой профессионального театра, хоть он и был Театром юного зрителя. Я проработала в нем три года и встретилась там с Лией Ахеджаковой, с которой дружу и поныне. Но мои детские и юношеские фантазии в роли никак не воплощались. Вместо красавиц принцесс мне приходилось быть в основном какими-нибудь домашними животными. Я даже была свиньей в пьесе Михалкова.
Изредка мне давали какие-то крошечные роли в кино или в телевизионных пьесах, где меня и увидел Глеб Панфилов, очень одаренный молодой кинорежиссер, только что приехавший в Москву из Свердловска и готовившийся к съемке своего первого фильма, сценарий которого был написан им вместе с классиком советского сценарного искусства Евгением Габриловичем. Тот факт, что признанный классик согласился на соавторство с молодым неизвестным режиссером, говорил о многом. Талант Глеба Панфилова был виден всем, кто сталкивался с ним в работе.
Приглашение на пробы в Ленинград на студию «Ленфильм» на главную роль я серьезно не восприняла. А когда приехала на студию и увидела фотопробы на эту же роль красивых, с выразительными лицами артисток, то и вовсе оставила какие-либо надежды. Но больше всего я была поражена и даже напугана самим Глебом Панфиловым. Красивый, видный, всего на 9 лет старше меня, а такой образованный, умный, талантливый и своеобразный. Я смотрела на него и слушала с раскрытым ртом. И влюбилась в него сразу же и бесповоротно, хотя надеялась на взаимность еще меньше, чем на получение главной роли в его фильме.
Но произошло чудо. Можно не верить в чудеса, но они тем не менее время от времени случаются. Выбор актрисы на главную роль Тани Теткиной в фильме о Гражданской войне «В огне брода нет» пал именно на меня. А далее — еще большее чудо! Этот гений, которым я безусловно считала Глеба Панфилова, ну, может быть, и не с первого взгляда, но уж точно со второго тоже влюбился в меня, и у нас начался бурный роман, хотя поженились мы значительно позже.
Какая это была работа — такое мне и присниться не могло! Глеб импровизировал в каждом эпизоде, все было так непохоже на все виденное мною ранее, каждый день открывал мне новые горизонты в понимании искусства. Я жила словно в каком-то сказочном вихре и, по-моему, все время ходила с открытым ртом. Да плюс романтическая любовь с таким необыкновенным человеком!
Но, к сожалению, история талантливой художницы Тани Теткиной, проявившей свой дар даже в невыносимых условиях Гражданской войны, чем-то не угодила сухим начальственным догматикам, которые руководили у нас всем — от промышленности до кино. Их коробило все: и отсутствие красивой в их понимании героини, хотя героиня Чуриковой с ее распахнутыми словно на русских иконах глазами как бы светилась духовной красотой изнутри. Коробил их правдиво показанный страшный, жесткий мир Гражданской войны, когда от голода в котле вываривают сапоги. «Все это неэстетично», — произнес свой приговор Полянский, член тогдашнего Политбюро, и этого было достаточно. Картина эта, при всей ее неординарности и таланте, была положена на долгие годы на полку, и, чтобы посмотреть этот шедевр — а земля слухом полнится, — многие ездили в какой-то пригородный крошечный кинотеатр, где каким-то образом шел этот фильмэ
А далее был фильм «Прошу слова», где главную героиню опять играла Инна Чурикова, и опять играла блистательно, каждый раз находя новые краски для нового образа. Играла она идеалистку-коммунистку, каких было немало в нашем обществе и которые сознательно закрывали глаза на все то, что творилось в стране и что не укладывалось в схему «самой демократической страны в мире».
— Я играла жертву, — говорит Инна Михайловна, — но жертву, не сознающую, что она жертва, и тем трагичнее ее образ. Человека, который сознательно закрывает глаза и душу на все, что не ложится в вбитую в сознание догму. Мне жаль, что сегодня этот фильм практически недоступен. Иначе многое могло быть легче переосмыслено и кое-кто из пожилых людей, которые выходят сегодня на демонстрации с красными флагами и портретами Сталина, поняли бы, что наши беды идут из прошлого.
Я также сожалею, что фильм «Васса Железнова», следующий фильм Глеба Панфилова, где я играю главную роль, зрители практически не видели — ведь он так современен, — продолжает Инна Михайловна. — Васса совсем не железная, а мягкая — ее писал Максим Горький со своей знакомой Кашиной, — вынуждена под гнетом обстоятельств быть не просто бизнес-леди, выражаясь сегодняшним языком, а нести на себе ярмо ответственности за все. Это так похоже на долю, которая выпала большинству русских женщин — наших современниц. И оставаться при этом мягкой и не прибегать к жестокости в таких условиях практически невозможно.
Очень интересным оказалось сотрудничество Инны Чуриковой с режиссером Петром Тодоровским в фильме «Военно-полевой роман», который даже был номинирован на американский «Оскар». И хотя премия фильму не была присуждена, сам факт номинации значит немало. Мне рассказывали мои коллеги — американские журналисты, которые и фамилию «Чурикова» выговорить правильно не могли, что они были потрясены тем тактом, с которыми Чурикова сыграла жену героя, когда она узнает о его связи с женщиной совсем не своего круга, малокультурной, но которую муж не может забыть со времен войны. «Это понятно всем, а не только русским, — говорили они, — такой пронзительно беззащитной предстает актриса в этом фильме».
Теперь мы подходим к одному из главных вопросов, интересующих меня в Инне Чуриковой. Интервью я беру в канун Пасхи, в субботу в 9.30 вечера в ее театральной уборной в Театре эстрады после спектакля-антрепризы Трушкина в Театре им. Чехова, где она играет в дуэте с Геннадием Хазановым.
— Скажите, как отражается ваша безумная занятость на вашей жизни: это неизбежная плата за успех или вы наслаждаетесь такой нагрузкой, точнее, перегрузкой? А ведь мы еще ни слова не сказали о Театре им. Ленинского комсомола, вашей основной работе в последние 20 лет, где вы заняты во многих пьесах репертуара театра.
— О чем вы говорите, — возражает Инна Чурикова. — Для меня это непосильный крест, лишающий меня множества радостей. По своей натуре я люблю созерцать. Для меня такая радость — посмотреть на звездное небо и никуда не спешить. Погулять по лесу, поговорить с соседями, побольше времени проводить с любимыми мужем и сыном, не спеша почитать книгу, а не гнаться в нескончаемой суете за призраками. Вы спросите: а кто меня заставляет? Уверяю вас — это не вопрос только денег. Сын Ванюша уже самостоятельно трудится, из-за нехватки времени потребности мои и в еде, и в одежде сокращены. А вот интересная роль, да и обязательства перед режиссерами, которых я уважаю, просто не позволяют мне отказаться. Причем, не кокетничая, я это в себе не только не люблю, а даже презираю. Но, увидев пьесу, где мне предстояло играть с Геннадием Хазановым, и, зная Трушкина как вдумчивого, талантливого и умного режиссера, я так загорелась, что вот видите, в канун Пасхи — а я человек верующий — практически вернусь домой к полуночи, а завтра уезжаю после спектакля в «Ленкоме» «Все оплачено» в Петербург на съемки восьмисерийного фильма, где роль просто замечательная. Вот и весь ответ.
— Инна Михайловна, как вам удается совмещать такую огромную нагрузку с семейными обязанностями? Или муж все понимает и помогает вам?
— Я уже подчеркивала свою любовь к семье и мужу. Между нами царит полнейшее взаимопонимание, как всегда бывает между любящими людьми, прошагавшими вместе такую дистанцию, как мы, — около 30 лет. Но, сказать правду, домашнее хозяйство у нас самое примитивное. Ведь я возвращаюсь домой после спектакля чаще всего после полуночи. Какие тут могут быть разносолы? Я встаю поздно и уезжаю на репетицию, а вечером — спектакль. А отлучки и частые съемки? А гастроли, вот на май они уже все расписаны по дням в нескольких городах Германии. Конечно, у нас довольно комфортная квартира на Ленинском проспекте, друзья помогли сделать современный ремонт, но наш комфорт так далек от «барвихинского» шика «новых русских» с их бассейнами, домашними кинотеатрами или бильярдными, даже от жилья наших западных коллег. Единственная вынужденная роскошь — приходящая помощница, которая легко справляется с уборкой и приготовлением нехитрой пищи.
Сын уже взрослый и живет отдельно. И хотя и я, и Глеб его безумно любим, мы понимаем, что сегодня взрослому молодому человеку удобнее жить отдельно. Да и финансово он самостоятелен. После окончания Института международных отношений он, к удивлению многих, выбрал себе профессию ресторатора и открыл ресторан в писательском поселке Переделкино. Мы уважаем его выбор, поскольку критерии нашего времени не всегда совпадают с тем, к чему мы были приучены. Главное для нас, чтобы он был удовлетворен тем, что делает, и был счастлив. Так что, возвращаясь к вопросу о ведении домашнего хозяйства: нередко он нас покормит чем-нибудь вкусным, а не мы его.
А если признаться откровенно, то самая большая мечта — дожить до дня счастливой женитьбы Вани. И увидеть и попестовать внуков, да хорошо бы не одного. Ведь мне, хоть вы и считаете меня «выдающейся актрисой современности», присущи те же человеческие мечты и простые радости, как и всем моим зрителям и поклонникам. Бог в помощь!