— Каковы были ощущения, когда вы получили второй Оскар?

— Все лучшее — во второй раз. Я помню, в 1972 году организаторы Оскара попросили меня объявить со сцены победителя в номинации лучший фильм. Это было, когда у Чарлтона Хестона спустило колесо, и меня уговорили вместо него прочитать что-нибудь из Моисея. Тогда все прошло чудовищно. Я поклялся, что больше никогда не поднимусь на эту сцену. Но прошло время, и мне пришлось подняться уже за собственным Оскаром — в 1993-м. И даже вернуться — в нынешнем году. И, знаете, несмотря на прошлые клятвы, я счастлив. Так что, если хотите пережить всю полноту ощущений, пробуйте все по второму разу.

— Вы многих удивили, когда появились на экране в собственном фильме…

— Для меня исполнитель роли Фрэнки был очевиден — мы с ним одного возраста, я немного разбираюсь в боксе, знаю тему. Хотя я был готов как актер выйти на пенсию уже давно, но после фильма Таинственная река, увидев, как играют молодые, я не смог удержаться. Это было так заразительно, что я ринулся в бой, хотя и считаю себя актером-пенсионером.

— Как бы вы описали ваш стиль работы на площадке?

— Когда я режиссирую, то на площадке обсуждаются только технические детали предстоящей сцены. Я разрешаю актерам действовать на их собственное усмотрение. Стараюсь, чтобы возникла атмосфера, в которой актеры смогли бы проявить свои самые потаенные таланты, чтобы они доверились своим инстинктам.

— Каково вам было работать с Морганом Фрименом и Хилари Суонк?

— Я никогда раньше не работал с Хилари, но всегда думал, что она потрясающая актриса. А с Морганом мы уже встречались — на Непрощенном. В своем роде они лучшие из лучших, и сам процесс работы с ними наполняет тебя совершенно райскими ощущениями. Ты можешь включить камеру во время репетиции, и все пройдет отлично. Потому что они всегда готовы. Думаю, это даже не вопрос профессионализма, а родства наших душ.

— Перед Оскаром все судачили о вашем соперничестве с Мартином Скорцезе...

— Меня очень расстроил тот факт, что наши фильмы стали соперниками. Я очень уважаю Марти и все его фильмы, включая Авиатора.

— Как вы режиссируете самого себя?

— Никто никогда не видел, как я играю. Я такой, какой я есть. Я следую за своими чувствами вот уже больше полувека и все еще не сошел с дистанции.

— На что похож ваш обычный съемочный день?

— Я давно работаю с одной командой. Настолько давно, что им нужно очень немного времени адаптироваться под меня. Я всегда делаю первый дубль тщательно, а потом все идет само собой. И даже если потом нам приходится репетировать еще и еще, я, как правило, все равно беру первый дубль — диалоги всегда лучше звучат, когда произнесены в первый раз.

— Как вам удалось столько лет продержаться в кинобизнесе и все еще любить кино?

— Для меня съемки каждого нового фильма — способ узнать что-то новое. И мои знания от картины к картине растут. Кроме того, каждая новая роль — преодоление препятствий. В Малышке на миллион мне пришлось сыграть очень разностороннего человека.

— Что вы думаете о современном Голливуде?

— Я делаю фильмы для взрослых и не работаю для молодежной аудитории, поэтому о Голливуде не могу рассказать многое. Я вырос в те времена, когда в кинотеатрах показывали самые разные фильмы, и я сам стараюсь делать ленты, не похожие на прежние мои работы. Но сейчас мне пришлось повториться, снять сиквел, и мне не хотелось бы делать это еще раз. Я не думаю, что до сих пор остался бы в кино, если бы снимал сиквелы. Представьте себе — Грязный Гарри-10! (Иствуд готовится к съемкам второй части Грязного Гарри, его премьера назначена на 2006 год.)

— То есть вы хотите сказать, что ваши фильмы меняются вместе с вами?

— Я думаю, мои фильмы становятся более камерными, интимными — персонажи, то, как они меняются под давлением обстоятельств, трудности, которые они преодолевают. Когда я делал Непрощенного в 1992-м, я думал, что это будет последний великий вестерн. Потому что весь фильм все подвиги героев Дикого Запада принижаются.

— В ваших фильмах есть какая-то общая тема?

— Все они о мечтателях, о людях, которые живут в придуманном мире. О тех, кто слушает свои инстинкты. Но все они таковы, что живут на периферии общества. На обочине. И даже если вы отправитесь на их поиски, вы вряд ли их найдете.

— Вы уже решили, о чем будет следующий фильм?

— Да, мы со Стивеном Спилбергом собираемся снимать историю о солдатах под названием Знамена наших отцов. Я всегда ищу хорошие истории и рад, что мы нашли подходящую. И вообще, я считаю, что большая удача не только снимать интересную историю, но и играть в ней — ты изучаешь много разных материалов, чтобы уловить дух времени, соответствовать моменту.

— Вам скоро 75 — вы подводите какие-то итоги?

— Если говорить о каких-то общих вещах, то к этому возрасту уже приобретаешь серьезный aжизненный опыт, обладаешь огромным количеством информации — и в какой-то момент начинаешь ее терять! Всему свое время. А я был очень медленным учеником. В том, что давно уже разменял седьмой десяток, есть одно огромное преимущество — в какой-то момент ты понимаешь, что никто тебе уже ничего не сделает, и посылаешь их всех к черту.

— Сожалеете о чем-то?

— Каждый о чем-то жалеет, но жить одними сожалениями невозможно. Мы всегда думаем: и почему тогда у нас не было сегодняшнего ума. Конечно, есть фильмы, которые прошли мимо меня, и есть фильмы, которые мне стоило бы пропустить. Но все еще остается масса вещей, которые в моей жизни были, и я рад, что это именно так.

— А если говорить о более личных вещах?

— Когда я начинал, я только и делал, что работал, — все пятидесятые и шестидесятые — как одержимый! Но сейчас это прошло. Лучшие свои годы я отдал той одержимости, и у меня оставалось очень мало времени для семьи. Дина, моя жена, меня очень поддерживает, она прекрасно понимает, что работа — огромная часть моей жизни. Семья и отношения внутри семьи — важнейшая часть жизни.

— Каково чувствовать себя отцом семерых детей от сорока до восьми лет?

— Я любил шутить, что, пока мои дети не родят мне внуков, у меня будут собственные. Это потрясающее чувство — стать отцом снова в моем возрасте. Я думаю, что я счастливчик. И мне кажется очень несправедливым, что мужчина в моем возрасте может иметь детей, а женщина — нет.