Как в известном коктейле «черный русский» в артисте Григории Сиятвинде сочетаются самые традиционные компоненты севера и юга. У него русское имя Григорий и замбийская фамилия Сиятвинда, знойная внешность и любовь к произведениям Достоевского, любовь к теплу солнца и детство в Сибири. Да, именно там будущий артист родился. И как в коктейле разные компоненты создают полноту вкуса, в Григории Сиятвинде смешение северного и южного темпераментов подчеркивает полноту личности – веселого, успешного актера, который способен сыграть и бандита Баклажана из фильма «Жмурки», и сына Васю из «Не валяй дурака». Кстати, в театре «Сатирикон» Григорий играет самые обычные, но, чаще всего главные роли в спектаклях «Макбетт», «Доходное место», «Смешные деньги».
- Если ты не против, я, прежде всего, хотела спросить про твоего отца…
- Да, пожалуйста. Я недавно давал интервью, так после того, как прочитал его, узнал даже больше, чем за всю свою жизнь. Так вот там было написано, что я происхожу из древнего рода Сиятвиндов. Это очень известные в Замбии помещики, у которых есть целая деревня…
- Так ты черный принц?
- Да, придется поддерживать легенду... А если серьезно, то я первый сын первого сына – это много значит для замбийцев. И если бы я родился в Замбии, то получил бы имя деда и был бы Джесоном. Полное имя звучало бы так: Джесон Сятуинда Сибанибани. Мой отец – Дэвид Сятуинда Сияджунза. Но так как я родился в Тюмени, то по паспорту я Григорий Дэвидович Сиятвинда. А в прямой транскрипции моя фамилия звучит – с-я-т-у-и-н-д-а.
- А что означает Сибанибани?
- В нашем образовании имен такого аналога нет. Что оно означает, я не знаю. (Смеется). Может быть, то, что я люблю баню?… Мой пра-пра-дед был проводником известного исследователя Африки англичанина Ливингстона. Так вот, в первое путешествие его сопровождал мой дед. Я не знаю, как они объяснялись. Скорее всего, Ливингстон был первым англичанином, которого видел мой дед. Однако, семейное предание, гласило, что за долгий путь дедушка выучил английский. В благодарность Ливингстон даже подарил ему трость. В общем, они фактически друзьями стали...
- Это тот самый пра-пра-дед, который основал деревню?
- Да, и по семейной легенде убил трех львов. Хотя, может быть, ему Ливингстон дал для этого ружье…
- А ты бы с ружьем повторил подвиг своего предка?
- Вряд ли. А что касается трех львов, вообще. А историю про деда мне рассказала матушка два года назад. Это случилось на новый год, когда я привез к ней мою тогда еще будущую жену Таню знакомиться. Когда мы жили в Замбии, я был ребенком. В 1972-м мы уехали, а через три года вернулись. Так что, я там прожил с двух до пяти лет. Но мама говорила, что я как общительный ребенок буквально всем норовил рассказать свою биографию – кто у меня папа, почему мама белая, почему мы едем…
- Тогда уже любил давать интервью…
- Видимо, да.
- А как мама вообще познакомилась с отцом?
- В Харьковском университете. Мама ездила туда поступать на математический факультет четыре года подряд. Приезжала, проваливалась, уезжала. И вот, наконец, поступила. А на втором курсе встретила моего отца, вышла замуж, родила ребенка и уехала в Замбию.
Она язык еще здесь стала учить, а там продолжила. Мы жили в столице Замбии – Лусаке. Когда стоял вопрос о том возвращаться нам или нет, она думала поступить там в какой-то колледж. То есть и там был какой-то свой путь развития. А когда мои родители разводились, а точнее будет сказать, разъезжались, я уехал с мамой. Потому что, если бы они разводились по замбийским законам, то я как мальчик должен был остаться с папой. Там суд не ломает голову о том, у кого останется ребенок: мальчик - с папой, девочка – с мамой. И поэтому моя мама фактически нелегально сбежала из страны. Тут началась моя Российская часть биографии.
- Что же было в России?
- Единственное отличие моей замбийской жизни от российской в том, что в Тюмени меня постоянно окружали бабушки и дедушки. Они ни на секунду не оставляли меня без присмотра. На исторической родине у меня была полная свобода: я утром уходил, а вечером возвращался. Там я был отвратительным ребенком…
- С отцом виделся еще?
- Он приезжал в Тюмень, когда мне было лет 12. После этого мы еще какое-то время переписывались, а потом потерялись. Мы переехали, потом я уехал в Москву учиться…Сейчас я даже не знаю, жив он или нет.
- Вот ты вернулся в Россию, возникло ли желание быть таким как все?
- Да, конечно. У меня в этом смысле была достаточно сложная жизнь. Я вызывал очень бестактное любопытство. Я же был такой один на весь город. Когда пошел в школу на меня приходили толпами смотреть со всех этажей. Потом я очень не любил свою фамилию. Мне почему-то в детстве очень нравилась фамилия Токарев. У мамы на работе был один Токарев и я мальчиком ей часто говорил, что хочу такую фамилию. Она отвечала: «Старик, ну, к сожалению, ничем не могу тебе помочь…». Однако именно из-за меня она вернула себе девичью фамилию, чтобы я мог взять себе фамилию деда, чтобы быть Григорием Горбатовым. И вот только это произошло, я передумал. Что-то в моем мозгу повернулось: «У меня офигительная фамилия. Единственная в России», - решил я. Но знаешь, только в Москве я выдохнул, потому что здесь не вызывал ни у кого интереса.
- Какая ирония судьбы. Ты приехал в Москву и получил профессию, в которой для того, чтобы на тебя посмотреть, надо платить деньги…
- (Смеется). Да, я по десять копеек брал за то, чтобы на меня посмотреть. А если серьезно, согласен, в этом есть ироничный момент: я приехал в Москву, расслабился. А потом получил такое образование, чтобы мимо меня не мог пройти ни один человек. А я ведь никогда не мечтал стать артистом, не думал об этом. И только, когда с этим столкнулся в драмкружке, тогда и возникло желание. Но от того момента, как это стало мечтой до того момента, когда это осуществилось - прошло 7-8 месяцев.
- А не страшно было идти в артисты. В Америке много афроамериканцев, соответственно и артисты с таким цветом кожи более востребованы. В России же темнокожие скорее исключение.
- В том возрасте, когда я шел в профессию, мне ничего не было страшно. Более того, сам я никогда не воспринимал свою внешность как что-то необычное. Не думал о том, что я как-то по-другому выгляжу. Ведь с пяти лет я жил в России постоянно. И я абсолютно точно знаю, что моя жизнь в Замбии, если и отразилась на моей жизни или карьере, то только подсознательно. И хотя в Тюмени, где я рос, часто приходилось слышать: «Ой, смотри, негр!», я сам себя никогда не воспринимал как нечто особенное. Внутри-то, в душе я все равно русский. Я же мыслю по-русски. (Смеется) Читаю Достоевского, восхищаюсь слогом Гоголя!
- Ну а когда же ты оценил преимущества того, что ты другой?
- В Москве я уже понял, что моя внешность – это фишка. Хотя должен признать, что в профессии с другой внешностью мне, возможно, было бы легче. Во всяком случае, ролей было бы больше.
- Да, ты не похож на парня из соседнего двора.
- В том-то и дело, что направленность современного кинематографа такая, что нужны артисты, которые бы как-то отражали национальную идею. Но в таких фильмах я могу сыграть злодея, американского шпиона, на худой конец. Но возвращаясь к теме инаковости чернокожих, поверь мне, они совсем другие! Когда мы снимали кино в Южной Африке, я на одном банкете наблюдал, как танцевали официантки у которых закончилась смена. Невозможно было взгляд оторвать, когда тетушки комплекции нянек из «Унесенных ветром» начали что-то импровизировать в такт музыке. Каждый кубический сантиметр жира их объемных тел танцевал! Это совсем не то, как танцуют русские люди, демонстрируя свою якобы свободу. Вот я сейчас над своей свободой и работаю.
- Что ты имеешь ввиду?
- Я работаю над тем, чтобы быть внутренне свободным. Для меня это, прежде всего, не думать о мнениях окружающих. А ведь это – основа советского воспитания. Поэтому у меня есть внутренняя претензия к моим бабушкам и дедушкам. Я понимаю, что это не их вина, что иначе быть не могло, но постоянная ориентация на то «что люди скажут» очень влияет на степень внутренней свободы. Особенно в период взросления. И ведь дело было не в том, что я плохо себя веду, а важно, «что люди подумают». А кто такие эти люди? Почему я должен заботиться о том, что они скажут?
- Может быть, изменение твоего семейного положения так отразилось на тебе?
- Да, брак, как ни парадоксально, дает в первую очередь ощущение внутренней свободы в том отношении, что чувствуешь ответственность за другого. Я перестал думать о том, что мне приносит профессия, а просто работаю и все. Больше не могу позволить себе сидеть без работы, перебирая предложения. Это профессия и все… Мне очень повезло с Таней. Мы с ней вместе ищем компромиссы в нашей совместной жизни, подстраиваемся друг под друга. Я готовлю, вообще все, что касается кухни на мне, а все остальное – пыль, пылесос и мытье полов – на ней.
- Скажи, а тебе знакомы ситуации жизненного спада?
- Знаешь, моя жизнь, в общем и целом, протекала ровно и счастливо. Даже в школе я очень скоро стал любимой фигурой. Меня все время выбирали председателем или командиром чего-либо. В семье я тоже был всеобщим любимчиком… Хочется, чтобы такая жизнь продолжалась и дальше. Пусть это, а не несчастья и болезни станут мне испытанием.
- В твоей жизни есть место чуду?
- Да. Знаешь, все человечество живет категориями какой-нибудь религии. У нас это православие. Но человеку любой религии необходимо чудо, чтобы подтвердить существование Бога. Чудо произошло – значит, Бог есть. Но вокруг нас столько естественных чудес. Меня, например, всегда поражало появление жизни внутри мамы. Большего чуда, мне кажется, нет. А ведь мы даже не задумываемся об этом. Поэтому для меня в этом смысле вопрос чуда уже разрешен: то, что мы живем и есть совершенное чудо.