– Олег, у вас иногда такой вид, что кажется, будто вы в любой момент готовы развернуться и заехать любому, кто вас тронет. Это только кажется или на самом деле так?
– Когда снимали «Стервятников на дорогах», Самвел Гаспаров то и дело кричал: «Фомин, перестань пугать!». Приходилось отвечать: «Это меня папа такой внешностью наградил. Я ничего не делаю – просто задумался!»
– А боксерские привычки?
– Бокс для меня значил немного. Просто нужно было куда-то энергию девать.
– Если вас назовут «мачо», как вы к этому отнесетесь?
– На «Холостяках» мне сказали: «Будешь гетеросексуалом». Пришлось в словаре справляться, кто это (смеется). «Мачо», «секс-символ» – все эти обозначения так условны… Некоторые, правда, в это играют. Человеку сказали, что он секс-символ, и он будто несет на себе плакат: «Я – секс-символ!». Лучше быть самим собой, в том числе в работе.
– Странно слышать это от актера, который должен сегодня быть одним, а завтра – другим…
– Мой учитель Николай Александрович Анненков, когда ему было 85 лет, сказал: «Я только сейчас понял, как нужно играть. Тебе для этого не потребуется столько времени, сколько мне – возьми то, что я знаю, и иди дальше. Запомни главное – никакого «образа», который ты должен создать, нет. Есть ты, и есть поступки, которые тебе нужно совершить в предлагаемых обстоятельствах». Откуда брать, если не из себя? Даже когда играешь что-то совсем невозможное в жизни – все равно достаешь откуда-то изнутри. Я очень давно понял, что помимо профессии нужно заниматься собой. Делать себя. Насколько ты интересен на сцене и на экране, зависит от того, какие поступки ты совершал в жизни. Когда они накапливаются, то начинают работать на тебя. Поэтому я могу молчать, а вам будет казаться, что я вас пугаю… (смеется и молчит).
– Я имел в виду не то, что у вас устрашающий вид, а то, что у вас такой вид, что вы в любую секунду готовы ответить на удар.
– У меня действительно было желание защищаться, вооружаться, точить когти и строить крепостные стены. Но ведь то самое «я», которое ты хочешь защитить, начинается задыхаться в этих стенах. Анатолий Васильев, с которым мы репетировали спектакль, после двух месяцев репетиций вдруг схватил меня за грудки, стукнул о стену и шепотом сказал, хотя мы были одни в пустом коридоре: «Ты очень закрыт. Я сам так жил. Откройся, иначе кончишься как артист. Откройся. Тебе будет очень трудно жить, но очень легко работать». И в самом деле, было страшно чувствовать себя незащищенным, но работать стало действительно легче. Когда я играл Калигулу, товарищ мне сказал: «Старик, ты рвешь себя на части. Побереги нервы». Я его спросил: «А ты хоть раз видел, чтобы я вне сцены так орал и так выходил из себя?».
– Желание заняться режиссурой появилось у вас еще в студенческие годы?
– Нет. Тогда я еще не мог взять на себя такую ответственность. Оно возникло позже. До режиссуры нужно было дорасти. Потом распробовать на вкус…
– И как?
– Как наркотик. Чувствуешь кайф и драйв одновременно. И чем сложнее задача, тем больше азарт. Голова боится, руки делают.
– Не знаю, самым ли сложным, но самым неожиданным из всего, что вы сделали как режиссер, был «День выборов»…
– Да я сам не ожидал, что это сделаю. Жизнь подтолкнула.
– У вас был опыт участия в выборной кампании?
– Была такая партия – «Наш дом – Россия». Но я не был партийцем, а работал как нанятый человек. Зарабатывал на спектакль.
– Партийную идеологию не разделяли?
– О чем вы? Какая идеология?! Она у всех партий одна – добраться до пирога. Я наблюдал за политиками. Тоже в своем роде артисты, только больше цирковые, чем театральные или киношные. Кроме генерала Рохлина. Он произвел на меня огромное впечатление. Я с ним как с отцом разговаривал. Совершенно был не похож на военного. Беззащитный, трогательный человек…
– Вы говорили, что ваш фильм – детский сад в сравнении с тем, что вы видели в действительности.
– Так и есть. Я как-то спросил: «А кому голову снесут, если проиграем?» – «Да не волнуйся, над тобой еще пятнадцать человек!» Первый дает задание второму, тот сплавляет третьему, четвертому… Однажды по этой цепочке мне вручают указание написать для Черномырдина речь о проблемах шахтеров. Пришлось сказать: «Я вообще-то не пишу, а снимаю. Могу, конечно, и написать, но вы представляете, что будет, когда он ее прочет?!» Хотя, может, было бы то же самое, что было, когда он выдавал свои знаменитые фразы…
– А могли бы снять про политику что-нибудь жесткое и драматическое?
– Не знаю. Я ее показал так, как воспринимал – как цирк…
– В «Господах офицерах» белый спецотряд пытается вызволить императорскую семью из рук красных. Вам не приходило в голову, что такая попытка могла быть спровоцирована, чтобы получить повод к расстрелу пленников?
– Да не нужно им было никакого повода. Версия о тайном убийстве царя нелепа. Весь город хотел порвать его на части.
– Вам кажется нелепой версия о тайном убийстве царской семьи или сама версия об убийстве?
– И та, и другая сомнительные. Убийство изучали три следователя. Один заключил, что это имитация, потому что нельзя одной бочкой кислоты уничтожить 12 человек. И погиб. Второй дает то же заключение и тоже погибает. Третьему напрямую говорят: «Старик, нам нужен расстрел». Он ведет два расследования, отдает то, которое им нужно, уезжает за границу, хочет опубликовать там настоящее и тоже погибает. А история с царским золотом, которое могли получить только Николай и царевич Алексей? Как могли расстрелять людей, за которыми такое богатство? Есть след, доходящий до сталинских времен. Дом, в котором держали секретных узников. Одним вроде был Николай. Была монахиня, которая перед смертью призналась, что она его дочь, есть ее могила с царской фамилией. И очень много другого, что тоже не укладывается в официальную версию. У меня голова кругом пошла, когда я все это изучал. К счастью, я с самого начала не собирался делать историю про царя. Меня больше интересовали офицеры. Дух чести. Бесстрашие. Мужские дела.
– Один режиссер, который, как и вы, снимает фильмы и сериалы, за рюмкой чая признался: «Одно – для искусства, другое – для заработка». К вам это относится?
– У меня такого деления нет. Я везде вкладываюсь на полную катушку.
– Но разница-то есть?
– Есть такая точка зрения, что есть. Меня из-за этого на телевидение не пускали. Со словами: «Бросьте ваши кинематографические штучки. Здесь нужен полный свет и плоская картинка». Да кто они такие, чтобы устанавливать свои правила? Кто их этому научил? Кто это придумал?
– Есть такое понятие «телеформат». К примеру, если в документальном фильме нет ведущего голоса, его по «ящику» не покажут, потому что никто смотреть не будет. К игровому телефильму тоже есть требования.
– Это другое дело. Есть законы зрительского восприятия, которым во ВГИКе не учат. Режиссер должен уметь посадить себя на место зрителя и смотреть его глазами. А в театре, в кино и у себя дома зритель видит по-разному. Размер имеет значение. И не только размер. Нельзя загружать телезрителя общими планами. Короче, нужно думать о зрителе, а не о себе, любимом. Не кокетничать перед камерой, как перед зеркалом.
– Когда я смотрел вашего «Мытаря», мне казалось, что вы иногда именно это и делаете…
– Вы преувеличиваете. За камерой же не девушка стояла, а Игорь Семенович Клебанов. Хорошее было время, хоть и малобюджетное.
– Ощущаете финансовый кризис?
– Конечно. Несколько проектов от нас сбежали. Мы с ними на русском разговариваем, а они с нами на марсианском. «А вы сделаете раскадровку?» 32-й серии, а им раскадровку! Счас я вам сяду и нарисую! Услышали словечко и повторяют как попки. Такие же клоуны, как в политике. Самое обидное, что именно таким дают деньги на кино. А они подбирают таких же исполнителей. С профессионалами разговаривать не могут, а с этими – за милую душу...
– Откуда они берутся?
– Из тепла и сырости. И слетаются, как мухи на варенье.
– Мы плавно переходим к вашей только что прокатившейся по экранам режиссерской работе – «Самому лучшему фильму-2». Чью пресс-конференцию вы демонстративно проигнорировали...
– Я? Они меня на нее и не приглашали.
– Но картину-то снять пригласили?
– Это да. И как говорится, ничто не предвещало беды. А произошло вот что: кино столкнулось с КВН. Мы пришли в полной готовности. С подготовленным графиком съемок. Они говорят: «Какой график? Мы хотим переделать сценарий». И 20 дней его переписывают. Потом еще переписывают. Начали снимать. Опять что-то не устраивает. То костюм, то исполнительница. И так все. Сами себе навредили. Результат вы видели. Утешает то, что это не мой фильм, а Гаспаряна и Харламова. Ребята они хорошие, но непрофессиональные.
– А бывает так, что к вам приходят богатенькие Буратино и говорят: вот вам миллион, можете снять нам кино?
– А как же. У меня даже ответ заготовлен: «Конечно, могу. В лучшем виде. Но вы сначала задайте следующий вопрос». Они говорят: «Ну это... В-общем... Как насчет возврата денег?» Я говорю: «А вот это – не ко мне».
– К вам другой вопрос: чем еще удивлять будете?
– Есть предложение поработать за границей. Я бы предпочел остаться, но если тут это никому не нужно, придется ехать...